Лавка

подкручены кверху. А под усами — рот что твой пулемет, каким и положено быть фельдфебельскому рту. Приходя к нам, фельдфебель небрежно приветствует мою мать и сразу спрашивает:

— А Генрих где? Он, часом, не заболел?

Потом он идет в пекарню, а если надо, то и в поле, лишь бы получить заказ.

К каждому церковному празднику Вагнер присылает нам поздравительную открытку. Я до сих пор помню синий цвет его фирменной печати: Макс Вагнер, торговый агент, Котбус, Швальбенвег, 2, а все его поздравления неизменно кончаются заверением «Всегда готовый к услугам».

— Твой драгоценный Шнайдер от Бинневиза может утереться, — поддразнивает отец.

Как-то раз фирма Вагнера поставляет нам слипшиеся леденцы.

Тут протестует мать:

— Вот тебе твой распрекрасный Вагнер!

Но Вагнер осуществляет обмен негодного товара. Он и на действительной, если кому из его ребят каска была не по размеру, заставлял каптенармуса выдать взамен другую. «Помнишь, Генрих? Мы ветераны пятьдесят второго, не кто-нибудь, вот так-то».

Торговец продуктами питания гарантирует набитые под завязку мешки риса и сахарного песка, бруски сала и маргарина, гарцский сыр, селедку и рольмопсы, а торговец хозяйственными товарами отвечает за бесперебойную доставку всяких средств для стирки, крема для обуви, мухоловок и песка для чистки посуды.

— Песок? Да неш я пойду за песком в лавку? — говорит Майка, моя двоюродная бабка, и уходит в степь и собирает песок там, где он растет, в открытых карьерах шахты Феликс. Она успевает запастись песком прежде, чем те люди, которые именуют себя фабрикантами, иначе сказать, изготовители пакетов и фирменных знаков на них, оптовые торговцы, разъездные торговцы и, наконец, такие, как моя мать, успеют превратить песок в товар, за который надо платить деньги.

Но Майка, она Майка и есть, не зря моя мать говорит о ней: «Она, может, такое знает, о чем мы и слыхом не слыхивали, одно плохо, не желает она идтить в ногу со временем».

Некоторые жены шахтеров, совращенные моей матерью, начинают идти в ногу со временем. Они желают покупать песок марки Макс и Мориц, они не хотят таскать песок из степи, коль скоро его выкладывают перед ними на прилавок в розовой упаковке, а что купила одна, того хочет и другая, остальное довершает красноречие моей матери.

— Песок для посуды, фрау Петтке, вы только взгляните, уже взвешен, и упаковка такая хорошенькая.

Другие признаки прогресса, хотя и в розовой упаковке, вызывают не только «за», но и «против» и служат поводом для спора среди деревенских женщин, например пестрое бумажное кружево, которым надо украшать полки в буфете. «На кой мне эта пестрядь?» — спрашивает мужебаба Паулина, а Хендричиха ей отвечает: «Ты глянь, красиво-то как!»

Порой «против» оказывается сильней, чем «за», но моя мать знай гнет свою линию. «Неужто вы не хотите идтить в ногу со времем, фрау Краскинне?»

По вопросу о бумажных кружевах «за» и «против» некоторое время пребывают в равновесии, наконец «за» одерживает победу, открывая для моей матери небольшой источник дохода, там источник, здесь источник, а много небольших источников сливаются в ручеек.

К разъездным торговцам, которые решительно не желают иметь дело ни с кем, кроме моей матери, относится представитель фирмы Отто Бинневиз из Халле, некий господин Шнайдер. По отношению к расцветающей липе, каковой является лавка моей матери, господин Шнайдер выступает в роли бражника липового. Представители тех фирм, что помельче, ездят на велосипеде либо на пых-пыхе, господин же Шнайдер, представитель фирмы Отто Бинневиз из Халле- на-Заале, подкатывает на автомобиле, вылезает, вынимает чемодан с образцами товаров, поправляет складки полосатых брюк и проходит в лавку.

Мы держимся на почтительном расстоянии от шнайдеровского автомобиля. Лишь когда воздух над носом автомобиля перестает трепетать и струиться, наши круги становятся все тесней и тесней. Под конец мы прижимаем носы к ветровому стеклу и констатируем: «Мягкие сиденья! Вот благодать шнайдеровской заднице».

Мы входим в лавку через черный ход и говорим: «Здрасте».

Перед прилавком стоит Якубиха и покупает фунтик соли, а господин Шнайдер со своими чемоданами скромно притулился у дверей и говорит:

— Извиняюсь, мадам! Не буду вам мешать…

Тыльной стороной ладони Якубиха утирает каплю у себя под носом и платит за соль. Господин Шнайдер, представитель фирмы Отто Бинневиз, распахивает перед ней дверь и отвешивает ей глубокий поклон. Якубиха уходит, а сама думает: «До чего ж мужик обходительный».

Господин Шнайдер вдобавок еще и красивый мужчина. Мать вспоминает свои гродские манеры.

— Не угодно ли присесть, господин Шнайдер?

Господин Шнайдер — и сидеть в присутствии дамы?!

— Нет, нет, очень вами благодарен.

Пробор у господина Шнайдера — это белая, как по линейке проведенная черта в темных волосах, шляпа господина Шнайдера прикреплена к металлическому зажиму на левом лацкане. Господин Шнайдер имеет опыт: все деревенские лавки похожи одна на другую, все тесные, все замусоренные, не может же он положить свою шляпу на банку с селедкой или коробку с сыром… Больно надо…

Сорочка на господине Шнайдере ослепительной белизны, галстук яркий и аккуратно вывязан, в узле галстука, будто деревянная шпилька в рольмопсе, торчит золотая булавка с жемчужной головкой. Полосатые брюки Шнайдера всегда кажутся свежевыглаженными, его башмаки сверкают, как реклама гуталина Урбин и Эрдаль. Руки у господина Шнайдера узкие и бледные; ногти отполированы и напоминают замерзшие капли дождя. Господин Шнайдер подает руку моей матери, кланяется и говорит:

— Разрешите побывать с вашего позволения.

— Ах, прошу, прошу, — говорит мать. Она смущенно поправляет прическу, потом выскакивает в старую пекарню и снимает передник.

Господин Шнайдер превращает мою мать в молоденькую девушку, и это замечаю не только я.

Мой дедушка, мастер на все руки, с помощью сверла и ножовки сообщил прозрачность двери в старую пекарню. Благодаря его искусству мы видим своих покупателей перед тем, как они видят нас, мы обретаем дар предвидения. Если в лавке возникает госпожа баронесса, чопорная и прямая как жердь, к ней нельзя выслать абы кого, тут нужна мать. А вот когда старый Мето пожалует за жевательным табаком, к нему вышлют бабусеньку-полторусеньку, если, конечно, она в это время гостит у нас, потому что она лучше всех умеет с ним ладить. Для покупки старому Мето нужно время. Негнущимися пальцами выуживает он по грошику из своего объемистого кошелька, при этом ему нередко случается пустить ветер. Громко пукнув, Мето комментирует: «Пущай катится, раз за фатеру не платит» — и при этом смотрит на бабусеньку с блаженным видом, ни дать, ни взять младенец, который только что благополучно обмарался. Бабусенька плюется, бабусенька отчитывает Мето на сорбском языке, обзывает его боровом и говнюком, и тогда Мето начинает себя вести сверхприлично и даже спрашивает, можно ли ему покашлять.

— А мне-то что, кашляй, — отвечает бабусенька.

Мето кашляет, от кашля снова пускает ветер, бабусенька смотрит на него, Мето смотрит на бабусеньку и спрашивает:

— А теперь чего?

— Ну и морока с этим старым пердуном, — говорит бабусенька, продав наконец три трубочки табака.

Отец наблюдает в дырку за матерью и господином Шнайдером, представителем фирмы Отто Бинневиз. Бес ревности овладевает им; он толчком распахивает дверь и, постаравшись сделать из своего тенора бас, произносит голосом провинциального комедианта:

— День добрый! Какой дребеденью вы на сей раз порадуете?

Господин Шнайдер привык к подковыркам:

— Подвязки для носков, господин Матт, на сей раз это подвязки для носков.