Математика и чудо
Бук и сосна росли на берегу озера в такой тесной близости, что стволы их терлись друг о друга. Соки бука и сосны, видимо, хорошо уживались, и мало-помалу оба дерева срослись по стертым местам.
Когда мы заметили эту букососну или соснобук, мы сочли это чудом природы. Но если уж начинаешь приглядываться к такого рода странностям, тебе бросается в глаза вторая, третья, и так в течение двух лет нам удалось обнаружить целый десяток подобных двойных деревьев по берегам разных озер. Они утратили свою необычность, но зато мы напали на след математического закона: чудо неотъемлемо от числа один, связанное с числом два, оно превращается в будничное явление.
Первый зов кукушки
Когда лягушки умолкли, из букового леса по ту сторону озера до меня донеслось кукование. Кукушечий зов пересек озеро, залив и луга, по пути несколько утратив свой фонон. Этот зов достиг моего слуха гладкий как камешек, отшлифованный морем и выброшенный на берег, но я все равно почувствовал благодарность. Как-никак, первое кукование кукушки в этом году, и уверенность, что мне дарована еще одна весна.
Наш новый жеребенок
Петеру и Гансу Гигасам
Когда мы ночью вернулись из соседней деревни, куда ходили в гости, оказалось, что на свет появился каурый арабский жеребенок. От роду ему было не более получаса, судя по мокрой шкуре.
Мы прибрали конюшню, а Якоб, наш младший, «распорядился» назвать жеребенка Селимом, так это имя за ним и осталось. Все дети восторгались еще даже не распрямившимся жеребенком. Его глаза так умудренно смотрели на мир, словно жеребячий мозг уже хранил знание людей и воспоминания о пустынях Аравии или о плоскогорье Неджда.
Мы, однако, растревожили жеребенка своими восторгами. Он встал, качаясь на еще непослушных ножках, заметался по деннику и прижал уши в поисках материнского вымени.
Утром выяснилось, что молока у кобылы недостаточно. Жеребенок всю ночь оставался на ногах, пытаясь высосать хоть немножко молока. Но все его старания ни к чему не привели, одна из его задних ножек распухла от долгого стояния, а к полудню он так изголодался, что жадно припал к рожку с коровьим молоком. Но это была только временная мера, и мысль об опасности, угрожавшей жизни жеребенка, мучила всю нашу семью.
Мы позвонили по телефону нашему другу, ветеринару. Под вечер он приехал и сделал кобыле укол, стимулирующий молокоотдачу.
Уже вечером мы убедились, что инъекция помогла, жеребенок не стал пить коровье молоко, а ночью улегся. Насытившись, он выказывал свое удовлетворение.
На следующее утро бабки и голеностопные суставы жеребенка уже не были опухшими, и, когда мы пришли в конюшню, он сделал первый неловкий прыжок в пахучей овсяной соломе.
Ветеринар, целый штаб исследователей и работников ветеринарно-фармацевтической фабрики спасли нашего жеребенка и подарили нам первую радость лета. Нашего друга Ганса, ветеринарного врача, мы благодарили от всей души, исследователей и рабочих, нам незнакомых, хотим поблагодарить в этих строках.
Вполне возможно, что кто-нибудь сочтет мою «историйку» слишком уж незначительной или даже сентиментальной. Пусть так, но нам она показала, сколь многим человек обязан окружающему миру и что не только его жизнь и работа, но и его радости — так или иначе — слиты с жизнью и работой других людей.
Еще один жеребенок появляется на свет
До ранней весны шотландские пони резвятся на выгоне, огороженном забором, через который пропущен ток. Между этим забором и проволочной изгородью соседского сада пролегает межа шириною в метр.
Наша кобыла Астра в том году рано ожеребилась и не хотела, чтобы ей докучали другие кобылы. Предродовые схватки сделали ее нечувствительной к ударам тока, следовавшим ежесекундно. Она перескочила через забор и в промежутках между схватками щипала молодую травку на меже. Там она и произвела на свет своего жеребенка, но, когда боли утихли, стала опять уважительно относиться к электропастуху и не пошла обратно на выгон.
Когда утром я услышал громкое ржанье и обнаружил мать и ее сынка за забором, еще не просохший жеребенок передвигался неверными шажками, а жизнь уже успела поприветствовать его ударами тока.
Я отключил электричество и загнал новенького пони и его мать обратно, в ограду. Озабоченная мамаша, обойдя табунок, отправилась — жеребенок на негнущихся ножках старался не отставать от нее — к нижней границе загона, а пять других кобыл и жеребец, одержимые любопытством, вышагивали за ними торжественной процессией. Астра затрусила обратно. Весь табунок последовал за нею, и все пони-тетушки, которым тоже вскоре предстояло ожеребиться, стремились обнюхать новорожденного. Тепло их тел приятно согревало его. Он позабыл об утреннем электроприветствии и, видимо, чувствуя, что родился в «лучшем из миров», отпраздновал это событие первыми неуклюжими прыжками.
Заячьи волоски
С дерева свалились домишко, кровать и детская комната. Я нашел гнездо, валявшееся во мху, и обнаружил, что оно свито из сотен заячьих волосков. На дне его лежала визитная карточка прежнего жильца — маховое перо зяблика.
Трудно, очень трудно найти в лесу заячьи волоски, не легче, чем космические лучи в межпланетном пространстве. Как же усердствовала самочка зяблика, чтобы собрать их такое множество! Я почтительно снял шляпу, ту самую, с блестящими кнопочками на кожаной ленте.
Но шагов через тридцать я наткнулся на заячьи останки. Наверно, в морозную и снежную зиму заяц испустил дух с голоду, а его тощее мясо в обличье вороны или канюка перелетало с дерева на дерево. О его земном бытии свидетельствовали разве что несколько косточек да тысячи две волосков.
Почтения моего к самочке зяблика как не бывало. В силу самой своей природы я преклонялся перед любым достижением, и это врожденное чувство вновь заставило меня далеко отшвырнуть свой восторг и свои славословия.
Долгое время я дивился усердию, с каким ведут переписку филателисты, покуда не убедился, что марки они, можно сказать на вес, покупают в специальных магазинах, а не пишут писем друзьям на Малых Антильских островах или в Гренландии.
Так же вот я попадаюсь на удочку искусства тех ораторов, которые пуще всего
