— Но, Матильда, прошу тебя! Мы просто…
— Учти, так дешево ты с ней не разделаешься, как со мной. Ты только представь себе, а что, если у младенца будут такие же култышки? Придется тебе тогда прямиком отправляться в шахту, чтобы хоть что- нибудь заработать. Или ты думаешь, Венскат согласится кормить твоего калеку?
Господин конторщик бросает на Лопе боязливый взгляд. Лопе обрезает прутья, а мать больше и не думает таиться.
— Со старухой, женой управляющего, это еще куда ни шло. Это никому не бросалось в глаза. У нее есть муж. Но только учти: Фриде с ее недоделанными ногами как раз и нужен такой дурак, как ты.
Господин конторщик вскакивает. Должно быть, и в нем где-то на самом донышке спрятан остаток мужского характера. С бледным как мел лицом он наступает на мать.
— Я попросил бы тебя, Матильда. — И тут Лопе первый раз в жизни слышит, что господин конторщик умеет рявкать, как отец, как управляющий, как все остальные мужчины в имении. — Да ты, никак, ревнуешь, старая кочерга?
Мать всплескивает руками и заливается смехом. Смех у нее лязгающий, словно звенья цепи… Она бросает взгляд на Лопе.
— Вы только поглядите на этого благородного козлика!.. Я ревную? Ха-ха-ха! Я — старая кочерга?! Да черт тебя под… — Мать от злости захлебывается словами. — Это ж надо, как он зазнался, писака поганый! Учителишка недоделанный! Я — и ревную?! Нет, люди добрые, вы только послушайте…
Судорожно выпрямясь, бледный как полотно, господин конторщик направляется к дверям. Брань матери летит за ним вслед. Сразу же после этого возвращается домой отец. Сперва он бросает взгляд на Лопе, потом, моргая, разглядывает мать.
— Ты зачем стираешь это шматье? Я тебе сколько раз говорил, что ты все равно ни гроша от него не получишь. Он с голодухи все ногти себе обгрыз.
— Заткни хайло! — говорит мать, вываливая на стол дымящиеся картофелины.
После этого вечера господин конторщик долго не кажет глаз к Кляйнерманам. Зато Лопе частенько наведывается к нему, чтобы там без помех читать свои книги. Возможно, господин конторщик втайне радуется, когда они оба занимаются тем, что не по нраву матери.
— Он, поди, не меняет теперь рубашки по три недели? — как-то в воскресенье осведомляется мать. — Ты загляни к этому дурню и возьми у него белье в стирку.
Господин конторщик извлекает из-под подушки свои цветные рубахи. И Лопе кажется, будто у него в глазах сверкают слезы.
Нет и нет, Фердинанд давно уже не муж Матильде, но он как был, так и остался ее большим ребенком. После того как Матильда вышла за Липе, Фердинанду нельзя слишком близко подходить к ней. Но ведь и Липе ей не муж. Это знает в имении каждая собака. Одному богу известно, с кем из деревенских ей приходилось спать, может, и не с одним, а с несколькими. Матильда своими тайнами ни с кем не делится.
А Фрида Венскат по-прежнему регулярно шкандыбает в контору. Ей ни разу не было дозволено прихватывать с собой для стирки грязное белье Фердинанда. Старик Венскат очень дорожит своей репутацией. Он как-никак лейб-кучер и в этом качестве иногда часами возит милостивую госпожу по лесу, потому как ей требуется озон.
Год прокатывается над людскими головами и уходит, изменив людей. Он ложится усталостью на плечи мужчин. Он проводит морщинки под глазами у молодых женщин. Он выманивает новых путешественников по жизни из материнского чрева, он нещадно сбивает с ног старых, слабых и больных, он возвращает их тела всепоглощающей земле. Жаждой роста наполняет он колос-кормилец. Год, целый год. Он не может пройти мимо человека, не задев его.
Вызревающее лето жужжит над землей. Оба сына его милости не сегодня-завтра станут студентами. Пока же они не без помощи Маттисена обучаются в старшем классе гимназии.
Наступили летние каникулы. Замок и парк заполнены смехом и громкими криками. Вечер. Прохладный воздух. В затихшем парке дрозды своими трелями убаюкивают день. Вдруг перед замком останавливается легковой автомобиль. Взвизгивают тормоза. Этот звук достигает ушей сидящего на лежанке Лопе. Держа в руке последний веник, Лопе подходит к окну. Там он видит мать, которая с полными ведрами стоит у колодца. Мать окидывает острым и критическим взглядом запыленную машину. Из машины выходят Дитер и Ариберт в сопровождении двух девиц. Господские сынки явно привезли с собой лекарство против деревенской скуки.
По вечерам в каникулы Дитер и Ариберт берут уроки танцев. У них есть уже известные обязанности перед обществом. Ариберт сам сидел за рулем машины. Так что лично ему Леопольд теперь без надобности. Он и сам лихой парень, да-да. Молодые люди явно навеселе. «Надрались», — думает Лопе.
— Возьми себя в руки, — пронзительным, как у попугая, голосом выкрикивает Дитер. Это он обращается к Ариберту.
Обе девицы тоже веселы… да-да, чрезвычайно веселы. На желтый песок подъездной аллеи падает дамская сумочка. Ариберт изъявляет готовность ее поднять.
— А что я за это получу? — спрашивает он, уже нагнувшись и упираясь для верности обеими руками в землю.
— Пока еще ты не поднял.
Все смеются.
Пыхтя и кряхтя, Ариберт хочет выпрямиться. Зрелище жалкое. Он явно недооценил степень своего опьянения. Девицы вместе с Дитером воют от хохота, ржут, гогочут. Никому из них не приходит в голову помочь Ариберту.
— Если ты не собираешься выходить из подвала, мне придется сегодня иметь дело с двумя женщинами зараз, — говорит Дитер.
Снова визг и хохот. Дитер от удовольствия хлопает себя по ляжкам и, шатаясь, валится на живую изгородь. Он, может, и нагнуться, как Ариберт, не сумел бы.
— Ладно, пошли! — командует он. — Оставим его здесь. Пусть изображает сторожевую собаку и караулит сумочку.
И с громким хохотом все трое направляются к порталу.
— Мы придем за тобой, когда ты поднимешь сумочку, — поддразнивает одна из девушек.
В конце концов Ариберту действительно удается встать без посторонней помощи. Он вертит головой по сторонам, как ребенок, который перекатался на карусели. Бурча себе под нос, он забирается в машину и зигзагами ведет ее через двор к гаражу.
Следующий день — воскресенье. Гудят церковные колокола. Работницы спешат на богослужение. Лопе идет по двору. Мухи нежатся на разогретых солнцем стенах коровника. Павлин кричит на птичьем дворе. Дребезжит велосипед. С него слезает жандарм Гумприх и размашисто ведет его по двору.
Лопе здоровается. Зеленый мундир мерит его испытующим взглядом. Жандарм Гумприх прямиком шагает к Гримке. Велосипед он прислоняет к стене. Широко расставляя ноги, он вступает в выложенный из валунов вход. Маленький, подвижный, как ртуть, Гримка выходит навстречу жандарму. На нем только штаны да рубашка. Черные волосы не расчесаны. Гримка сосет погасшую трубку.
— Чему я обязан столь высокой чести? Полиция — в моем скромном доме? Бог в помощь, господин жандарм. Чем могу служить?
Гумприх, словно волнолом, стоит в потоке Гримкиных речей. Затем он безмолвно отодвигает его в сторону, а Лопе возвращается к себе на кухню.
— Чего это жандарму понадобилось у Гримки? — спрашивает Лопе.
— Жандарму? — Мать вздрагивает.
— Угу.
— Говоришь, у Гримки?
Мать подходит к окну, но не выглядывает из него, а, прижавшись к стене, бросает косой взгляд в сторону Гримкиных дверей. Через некоторое время, отпрянув от стены, она шмыгает в спальню. И почти мгновенно возвращается и занимает прежнее место у окна.
— Это его велосипед? — осведомляется она у Лопе.
