— Тсс! Сами знаете: стоит только мужикам выбраться из первой беды, они сразу в политику. Давно бы уже себе лбы порасшибали, не держи мы их в ежовых рукавицах.
— О моем я этого не могу сказать. Он все говорит: раньше ты, мол, хоть что-то значил…
На кухне появляется сам Вурм:
— Незачем шептаться, уважаемая фрау Бограцки. У нас говорят вслух.
— Да мы вам помешать боялись.
— Мешать там или не мешать — не в этом дело. Кстати, я вчера прочитал в газете, что нужны часовщики.
— Что вы говорите? Часовщики?
— Да-да, я сам читал.
— Знаете, это моему мужу подошло бы. Он стал бы работать по специальности, мог бы выдвинуться… — И фрау Бограцки как ветром сдуло.
А у нас дома о приглашении в Польшу не говорят. Дедушка все сохнет да сохнет, как печеная груша в духовке. Голова у него стала совсем белая, словно у него под шапкой залежался прошлогодний снег. С нами дедушка почти не разговаривает; за обедом вроде и не видит никого. Когда он один, он все что-то бормочет себе под нос, потом вдруг как трахнет кулаком по столу, встанет и пойдет во двор или на поле.
Бургомистр Кальдауне заходит к Лысому черту: надо же наконец выяснить, кто виноват, что на нашем участке вместо пшеницы взошла рожь.
— Тебя старик Краске послал, бургомистр? — ехидно спрашивает Кимпель и при этом ласково так улыбается.
— С Краске какой теперь может быть разговор? Да вот народ говорит.
— С каких это пор наш бургомистр бабьим сплетням верить стал?
— Если бы я им верил, то не зашел бы сюда. Ты лучше мне сам скажи, кто у Краске рожь вместо пшеницы посеял.
Лысый черт продолжает улыбаться и за рюмкой водки доказывает бургомистру как дважды два четыре, что во всем виновата только глупость работников. Бургомистр спрашивает, где же тот молодой батрак, который всему виной. Да разве Лысому черту это известно? В тот же день, когда все обнаружилось, батрака и след простыл. Теперь, мол, и сам бургомистр видит, каковы они, работники. Бургомистр хочет также знать, собирается ли Лысый черт помочь дедушке и сдать за него пшеницу. Почему бы и нет? Лысый черт не прочь. Чего только ради дружбы не сделаешь! Но ведь выше головы не прыгнешь. Лысый черт сперва хочет посмотреть, каков будет урожай и что у него останется, когда он сдаст все свои поставки.
Скрежеща зубами, бургомистр Кальдауне отправляется домой. Хотел он было прижать гадюку, да промахнулся. Теперь вот и не напишешь в газету ни про дедушку, ни про Кимпеля. Во всяком случае, пока что каждая морщинка на лице Лысого черта говорит, что он так и рвется сдать все положенное. Вечером бургомистр обсуждает это дело с Пауле Вуншем.
Я тоже, когда мне надо что-нибудь уладить, иду к Вуншу. Вся деревня бегает к нему. Вунш все равно как гадалка какая: всегда знает, какой дать совет. И откуда он их берет? Может быть, он ученый человек, как доктор, например? И да и нет. Пауле Вунш работает мастером на стекольной фабрике. Мастером он был, как говорят, еще до большой войны. Но там он без конца цапался с хозяевами: все из-за получки, которую выдают рабочим. Когда дедушка и остальные красные выгнали его из Мэрцбахского союза, Вунш пошел в Зандберге и записался в партию. «Теперь он конченный человек, — говорили о нем красные мэрцбаховцы, — коммунистом стал. Скоро небось вся его краснота наружу вылезет». Пауле Вунш был очень хорошим мастером-стекольщиком. Он знал свое дело. Но умел он и хозяевам зубы показать. Случалась на фабрике какая-нибудь несправедливость — обиженный сразу же шел к Пауле Вуншу. Так оно было и после того, как гитлеровцы разбили вуншевскую партию. Вон еще, значит, когда Пауле помогал советом всем обиженным! В конце концов хозяевам фабрики это надоело. Они решили избавиться от Вунша и послали его на войну. Из Пауле стали готовить солдата. Когда он приехал как-то раз в отпуск, его спросили, нравится ли ему служба. «Очень даже нравится, — ответил Пауле. — О зарплате спорить не надо, лежи себе весь день на животе, и вокруг люди все такие хорошие». Никто так и не понял, что и думать о таких словах. «Ну, а если тебя на фронт отправят?» — спросили его. «Только б поскорей! — отвечал им Пауле. — Тогда-то они увидят, кто такой Пауле Вунш». Такая большая охота ехать на фронт жителям Зандберге была уж совсем непонятна. В июле 1941 года Пауле Вунша отправили на фронт, и с тех пор он как в воду канул. Тут все понемножку начали догадываться, почему Пауле не хотел оставаться в казарме. Он, значит, ушел к советским солдатам. А теперь народ говорит, будто Пауле там все науки превзошел и стал хитрей любого доктора.
Вот и я иду к Пуговке Вуншу:
— Ну как, Пуговка, насчет Польши у меня выйдет что-нибудь?
Пуговка даже присвистнул:
— А как у тебя с арифметикой?
— Плохи мои дела с арифметикой. В самом хвосте я теперь.
— Это почему?
— Сперва-то я посередке был, а потом, когда пошли эти задачки-загадки…
— Какие это задачки-загадки?
— Да вот какие: «Крестьянин купил на базаре корову. Корова стоила тысячу триста марок. Но он купил еще и лошадь. Лошадь обошлась ему в три тысячи семьсот марок. А когда крестьянин пошел на базар, он взял с собой пять тысяч семьсот пятьдесят марок. Спрашивается: сколько крестьянин пропил в трактире?»
— Кто это тебе такие задачи будет задавать?
— Да они все такие.
— Ты это про уравнения с одним неизвестным говоришь, что ли?
— Да, эти самые. И те, что с двумя неизвестными, — тоже. И со всеми неизвестными, какие есть на свете! Я всегда не так отгадываю.
— А разве вы их не с иксом решаете?
— Ну да! С ним-то у меня ничего и не получается.
— А ты возьми да научись.
— Совсем как учитель Керн разговариваешь! А я их все равно не понимаю. Интересно, в Польше они что, тоже задачки с иксами решают?
— А то как же!
— Ну, тогда учи меня!
Пришлось Пуговке попотеть. Я только все вздыхал. Хорошо бы вот дядька, что эти задачки выдумал, сам всю жизнь по белу свету иксом пробегал!
Но Пуговка не унывает. Еще немного, и я вправду поверю, что ему учителем быть. Когда я что-нибудь не так решаю, у него делаются такие же грустные глаза, как у учителя Керна. А когда правильно, он потирает себе руки между колен — вроде это он сам все правильно решил и теперь не нарадуется.
— С первого удара дерево не валится, — замечает Пуговка и чешет в затылке.
— Нет, валится, — отвечаю я ему. — Когда молния сверкнет да гром ударит, дерево сразу — в щепы.
— В том-то и беда, что у тебя в голове никак ничего не сверкнет. Приходи завтра, посмотрим, как дальше получится.
Назавтра мы смотрим дальше. Задачи стали посложней, а у меня опять ничего не сверкает.
— Может, правда ты от этих кимпельских денег немного не того? — вслух размышляет Пуговка.
— А у кого не все дома, вы его небось не возьмете в Польшу?
— Не болтай глупостей! Посмотрим завтра, как дело дальше пойдет.
Но на следующий день дело опять не двигается. Все старые задачки у меня уже получаются. Я ответы хорошо запомнил. А вот к новым никак подхода не найду.
Как-то раз я застаю Пуговку с сумкой в руках; все тетради и учебники он уже уложил и, видно, куда-то уходить собрался.
— Пуговка, ты это от меня удрать хотел? Потому что я глупый такой, да?
