наполнили и эту новую большую корзину. Тут Берта опять крикнула:
— Хоть парочку мне на хозяйство оставьте, яишню не из чего жарить будет!
— Ладно уж, на яичницу тебе оставим, Берта… Все теперь, шабаш!
День спустя на доске объявлений висела ярко раскрашенная бумажка. «Внимание!» — было написано на ней красным карандашом. А синим ниже приписано: «Хороший пример задолжникам по яйцепоставкам. После длительной беседы с членами нашей партийной организации крестьянин Кристоф Кимпель сдал яйца за два квартала сразу. Задолжники! Берите пример с крестьянина Кимпеля!»
Через три дня в газете появилась статья под заголовком: «Поступок Кристофа Кимпеля — пример для остальных». А ниже заголовка было напечатано: «О крестьянине, который наконец сделал правильный вывод». В статье рассказывалось о том, что Лысый черт, после того как с ним обстоятельно побеседовали, подумал-подумал и решил отказаться от продажи яиц на черном рынке в Шенеберге. Припасенные яйца он сдал на сдаточный пункт и таким образом выполнил свое обязательство сразу за два квартала.
Вся деревня смеется над Лысым чертом. А тот, злой-презлой, поехал в Берлин.
Только наш дедушка не смеется. Он ведь газет не читает. Веселые истории ему никто не рассказывает. Никому неохота иметь дело с нашим дедушкой. А он живет теперь будто на острове. Лицо у него стало зелено-желтым. С каждым днем наш дедушка делается все старей.
Глава двадцать третья
За моими вещичками Стефани сама сходила к бабушке. Стефани даже дедушки не боится. Да и то: Стефани обидеть — что жаворонка камнем побить. Разве это кто может?
Я немного скучаю по бабушке. Кто же ей теперь подсобит, когда ее хворь одолевать станет? По дороге в школу я делаю крюк, чтобы не слышать, как она дома вскрикивает от боли. Если бы я услышал, я сразу бы побежал к ней. Вот дедушка и побил бы меня снова.
В школу мы собираемся вместе. Стефани чистит щеткой мой костюмчик:
— Тинко, а ты почему мою маму не называешь тетей?
— А ей-то чего от этого?
— Ей это счастье.
— Ладно, я ей поперек дороги не встану.
— Ты будешь теперь так называть ее?
— Постараюсь. У меня своей тети еще никогда не было.
Вечером фрау Клари спрашивает меня:
— Тинко, а ты знаешь, что я тебе шью?
— Не знаю…
— Тетя, тетя! — шепотом подсказывает мне греющаяся у печки Стефани.
— Это будет твоя пионерская форма.
— Да что об этом говорить!
— Ты не рад?
— Тетя, я бы знаешь как обрадовался, да все равно меня в Польшу не возьмут.
— Как ты сказал? — Белая шея фрау Клари даже порозовела от радости. — Ты «тетя» сказал, да?
— Так и быть, забирай свое счастье.
— Ну какой ты смешной! — говорит фрау Клари и целует меня прямо в губы.
Мне кажется, я вот-вот задохнусь — так сладко мне. Но я стыжусь Стефани и убегаю в нашу комнату. А тетя Клари вприпрыжку, словно белая ласка, бежит за мной:
— Что с тобой, Тинко? Ты не обиделся?
— Нет, я не обиделся. Только давай целоваться, когда нас никто не видит, а то в школе еще разные глупости начнут болтать.
— Скажи пожалуйста! Ну какой ты занятный малыш!
Опять она тискает меня, целует. А мне кажется, будто я лежу на солнышке и теплый ветерок обвевает меня. Я тоже целую тетю Клари.
Приближается время отъезда. Двадцать пионеров едут в Польшу. Как ни старались Стефани и Пуговка, а меня среди них нет. Даже учитель Керн вызывал меня к себе домой и пичкал наукой. Все напрасно! Я теперь могу решать задачки даже с двумя неизвестными. Ну и что? Контрольной-то у нас больше не будет. Не успел, значит, я. А у пионеров все должно быть по справедливости — вот они и не могут меня взять с собой. Если бы не тетя Клари и Стефани, я не пошел бы больше в школу. Вот когда я вырасту большой, я куплю себе железную дорогу и буду ездить по всей Германии, пока не соберу всех детей, которые пострадали за справедливость. Потом я поеду с ними в Польшу и куда только они ни захотят. Быть может, мы поедем с ними даже в Россию, или в Советский Союз, как теперь говорят. Там-то я и увижу большие машины, которые сразу и жнут и молотят. Хорошо бы такие машины назвать «Счастье детей»…
Белый Клаушке тоже в Польшу не едет. Это вот действительно справедливо. Он только и умеет, что отчитывать. Можно подумать, он бог весть как в политике разбирается, а на самом деле ничего-то он не знает. С одним неизвестным он и то не умеет задачек решать. А еще отец в кооперативе работает! Пуговка уже давно велел Белому Клаушке приходить на наш ученический актив. Пуговка всем помогает, кто хочет, чтоб ему помогали. Но Белый Клаушке не захотел, чтоб ему Пуговка помогал. Теперь вот пускай сам и расхлебывает.
Но есть одна несправедливая вещь. Это что они маленького Шурихта берут с собой. Он только дома все задачки правильно решает, а в школе у него ничего не получается. Говорят, когда они одни с учителем Керном за закрытыми дверьми сидят, у него все идет как по маслу. А какой от этого прок? Нет, ты нам покажи, как ты их решаешь! Маленький Шурихт все контрольные на двойку написал, а учитель Керн все равно голосовал за то, чтобы его в Польшу взять. Пуговка тоже голосовал за него, а ведь многие из совета дружины были против. Где же тут справедливость? Учитель Керн сказал, что маленькому Шурихту обязательно надо поехать в Польшу. Это, мол, поднимет у него чувство собственного достоинства. А большой Шурихт возьми да и ляпни:
— Можете поднимать сколько хотите, ничего вы у него не поднимете! Семимесячный он, вот и всё.
О себе большой Шурихт не беспокоился.
— Подумаешь! — сказал он. — Не попаду в лучшие пионеры — сделаюсь лучшим стекольщиком, активистом-производственником, а то буду чемпионом по футболу. Эти-то куда хочешь ездят.
Да, нелегкая она, жизнь! А вот папа наш хорошо живет. Бегает себе на стекольную фабрику, по собраниям, в партии у него неплохая должность: ходить объяснять, когда люди чего-нибудь не понимают.
А они, например, не понимают, что Польша начинается за Нейсе. Они говорят, что за Нейсе, мол, еще Германия, потому как там народ тоже пиво пьет.
Когда у папы нет собрания, он читает. Мне он тоже велит читать. Легко ему так говорить — он-то себе из-за этой Польши голову не ломает!
Еще один день — и наши пионеры уедут. И никто-то к нам не придет и не скажет, что у меня тоже надо поднять чувство собственного достоинства… А оно у меня бывает таким маленьким, что я ненароком сам могу наступить на него — никто и не приметит даже. Словно бабочки вокруг цветка, порхают мои мысли вокруг поездки в Польшу. Но они не похожи на веселых и красивых бабочек. Это черные ночные бабочки «павлиний глаз» больно стукаются о мою голову. Задумавшись, я не заметил, как наскочил на дедушку.
— Стой! — орет он и хватает меня.
Я сразу — дрожать. Даже вкус крови мне чудится, как когда мне дедушка нос разбил. Может, закричать?
