— Аминь! — сказал кто-то из учеников, когда Станислаус сел.
Старший мастер изрек, отдавая Станислаусу дань удивления:
— Ты мог бы сложить стишок для нашей витрины. Мы выпекаем теперь грахамский хлеб для диабетиков. Надо сделать ему рекламу.
Станислаус сразу предложил: «Диабетики, сыты будете, отбросьте страх! Для вас в пекарне Клунтша хлеб грахамский есть всегда!» Или что-то в этом роде.
Мастеру стишок не понравился.
— Клунтш-то ведь на том свете. Хозяйство ведется больше от моего имени, — сказал он.
Пирушка закончилась песнями и пляской. Распевая на все лады, ученики подхватили друг дружку и закружились. Пекарские фартуки развевались в вихре танцев: «Мой попугай не ест крутых яиц…» и «О донна Клара…» Топот и визг, саксофон и тромбон. Каждый старался изо всех сил.
Людмила увела Станислауса, нетвердо державшегося на ногах. Она проявила чисто материнскую заботу. Станислауса сильно шатало. С пивом и водкой он еще справился бы, но вот танцы!
И у Людмилы все в голове перемешалось: она потащила Станислауса не в его каморку, а в свою комнатку. Станислаус сел на корзину, в которой лежали вещи Людмилы. Корзина скрипнула.
— По-моему, это не моя клетушка.
— Не твоя. Но надо же тебе хоть немного меня защитить. Вот уже две ночи, как мне снится мертвый хозяин. Можно подумать, что я чего-то не доглядела на похоронах.
Ладно, Станислаус посидит здесь на корзине. Пусть только появится мертвый хозяин. Станислаус поискал палку, не нашел и взял у Людмилы зонтик.
— Ну-ка, где мертвецы? — Ему рисовались совсем другие мертвецы, тех он рад был бы наградить тумаками.
Людмила не успела улечься, как Станислаус уже заснул на своей корзине.
— Станислаус, Станислаус!
Он вздрогнул и проснулся.
— Что? Где покойник?
— Ты никогда не схватишь его, если будешь там сидеть. Ко мне в постель он является.
— Людмила, ты путалась с хозяином?
— Самую чуточку. Он был такой печальный. Как раз в ночь перед его смертью. Он лежал здесь и плакал. Я гладила его. Что мне было делать?
— Да, да, ты со всеми добра, Людмила.
— Моя мама как-то сказала, что я была бы хорошей сестрой милосердия.
— Ты когда-нибудь была в комнате пастора?
— Как я могла туда попасть?
— Входят и говорят: «Прошу уделить мне несколько минут, мне надо поговорить с вами».
Ночь прошла в разговорах. Под утро Людмила стала терять терпение.
— Вот что, Станислаус: мне сделали предложение. Один человек хочет на мне жениться. Он уже пожилой.
— Ты давала объявление в газету?
— Нет, через газету можно здорово влипнуть. Тетя моя так сделала. Но ей прислали жениха, который только с виду был мужчиной.
— Наверное, гермафродит?
— Он пел красивым высоким голосом, как у женщины.
Пустая болтовня, но Людмила все же вернулась к своей теме.
— Я все-таки, наверное, соглашусь и выйду за пожилого. Молодые не умеют ценить.
— Ты совершенно права. В конце концов, ты можешь помочь старику сойти с лестницы и проводить его наверх, и таким образом ты совершила бы сразу два добрых дела.
Видно, этот Станислаус и впрямь не годится для любви. Конечно, чистейшее вранье, что он обесчестил пасторскую дочку.
Людмила уснула. Можно обойтись и без защитников от мертвецов. Станислаус тоже уснул, держа на коленях зонтик Людмилы.
Опекун разбудил учеников. Он постучал в дверь каморки Станислауса. Никто не откликнулся. Мастер заглянул внутрь. Станислауса на кровати не было. Бог его ведает, где уснул этот пьяный подмастерье, этот поэт.
Опекун постучал в дверь Людмилиной комнаты; сначала потихоньку, потом бесцеремонней. В ответ услышал двухголосое: «Да, да!» Первый голос принадлежал Станислаусу, второй — Людмиле. Опекун чуточку приоткрыл дверь. Имел он на это право? Разве Станислаус не подмастерье, который волен делать, что хочет? Опекун увидел Станислауса, сидящего с зонтом на Людмилиной корзине. Он закрыл дверь.
26
На первый заработок подмастерья Станислаус купил себе новые брюки лимонно-желтого цвета с манжетами — последний крик моды. Новые брюки были необходимы.
В воскресенье, под вечер, он позвонил у пасторских дверей. Кухарка открыла дверь и попятилась.
— Вы?
— Я прошу пастора уделить мне несколько минут для разговора.
— Боже вас сохрани! На вас здесь смотрят как на дикого пса мясника Хойхельмана, — шепотом сказала кухарка.
Станислаус настаивал.
— Мне нужна справка.
— Приходите через час. Господин пастор отдыхает после проповеди.
— Благодарю. — Станислаус поклонился.
— Да поможет вам господь бог! Через несколько дней я ухожу отсюда, — сказала кухарка.
— Вы больше не видели своего моряка?
— Нет, я его не видела.
— Да не покинет вас господь!
Через час Станислаус снова пришел. Дверь открыла пасторша. Песик Элиас приветствовал Станислауса восторженным визгом. На лице у пасторши сквозь суровость мелькнуло удивление.
— Вам по церковному делу?
— По весьма даже церковному.
— Это касается вашего покойного хозяина?
— Нет, это церковное дело касается больше меня самого.
Станислаус сидел в прихожей с распятиями и ждал. Это тут, стало быть, он не раз чувствовал, как от радости сердце прыгает в груди. Несколько книг из тех, что стояли на полках, побывали у него в руках. От страниц их веяло ароматом дикой розы.
Его попросили в кабинет пастора. Пастор, теребя свой крахмальный воротничок, шел навстречу Станислаусу, черный и важный. Он словно не видел приветственно протянутой руки Станислауса и лишь слегка наклонил голову, здороваясь.
Тогда и Станислаус поздоровался легким кивком головы.
В пасторском кабинете пахло старыми книгами и святостью. Пастор опустился в кресло. Станислаус
