— Хватай его за шиворот!
Маленькие продавцы налетели друг на друга. Корзины затрещали. Малыш снизу ударил головой своего конкурента, и тот упал. Станислаус бросился к месту свалки. Мечты о космических пространствах были забыты. Здесь налетели друг на друга не звезды, а два маленьких человечка, и в каждом из них мог быть заложен будущий мудрец, будущий знаток небесных светил.
— Стой ты, маленькое чудовище!
Станислаус схватил малыша под мышку. Мальчик узнал голос управляющего.
— Он торгует на моем участке, господин Станислаус!
Парнишка с родимым пятном поднял руку к глазам и заплакал, прикрывшись рваным рукавом.
— Чего вмешиваешься? — рявкнул забулдыга в коричневых сапогах и воинственно поплевал себе на руки.
В эту минуту грянул оркестр. Танцующие оттеснили буяна, и он ретировался не солоно хлебавши. Станислаус поднял обе корзины, отвел торговцев солеными палочками к своему столику, купил у них остаток товара и помирил их. И один и другой отпили по его настоянию по глотку пива из его кружки. Дружно, как братья, мальчики пробились сквозь ряды танцующих к выходу.
Станислаус решил заявить хозяину, что не желает больше быть управляющим. Он старался вспомнить, испытывал ли он когда-нибудь такое удовлетворение, как в эту минуту. Разве только когда сочинял стихотворения.
Ему захотелось потанцевать. Неподалеку сидела бледная девушка. Она отнюдь не принадлежала к числу самых соблазнительных, но душа, возможно, была у нее мягка, как мох в лесу.
Он заказал себе четвертую кружку пива, дал кельнеру на чай и предложил ему соленых палочек. Кельнер взял пакетик и поклонился.
— Я знал одного профессора, он был такой, как вы.
— Как наш брат? Как я?
— Он все глядел да глядел, а потом все до крошечки описал.
Станислаусу понравилось, что его сравнили с профессором. Все же, наверное, в нем что-то такое есть, что заставляет всех изумляться. Стойте! Перед вами выдающийся человек! — Это пиво шутило с ним такие шутки.
Ему не пришлось приглашать бледную девушку на танец. На этот раз дамы выбирали кавалеров, и она, семеня ножками, подошла к нему. Она ступала, как голубка, как голубка, которая торопится к рассыпанному зерну. Она остановилась перед Станислаусом и присела в легком реверансе. Всякое недоразумение исключалось: она имела в виду только его.
Он танцевал с горем пополам, но она была скромна.
— Вы словно танго танцуете, а играют, кажется, фокстрот.
Несколько кружек пива развязали Станислаусу язык.
— Я много странствовал по свету, и под эту музыку повсюду танцуют танго.
Он попытался покружиться, как делали другие танцоры. Девушка покорно давала кружить себя так, как ему хотелось.
— Вы, значит, даже за границей побывали?
— Вселенная велика, — сказал Станислаус. — Что наша земля по сравнению с ней!
Бледная девушка, похожая на голубку, пристыженная, опустила голову, стала легкой, как пушинка тополя, опустившаяся на его плечо.
Потом дело с танцами пошло лучше. Не требовалось большого искусства, чтобы прыгать, кружиться и шаркать подметками в такт музыке.
— Вы быстро привыкли к здешней музыке.
— Она несколько грубее, чем музыка дальних миров, — сказал он, как человек, попавший сюда из неведомых стран.
Ее это растрогало, и она осторожно прижалась к нему. Он прислушался.
— Однажды мне пришлось привыкать к молодым девушкам, которые танцевали на столе. В сердце мое точно со всех сторон вбивали гвозди, я думал, у меня вот-вот кровь хлынет из горла.
Ей стало ясно, что его занесло сюда совсем не из неведомых стран, и она погладила его руку пальчиками, легкими, как мушиные лапки.
33
Девушка, похожая на голубку, была привязана к Станислаусу и добра к нему — ничего не скажешь. Но когда наступил сентябрь и с полей в маленький город повеяло первой осенней прохладой, в нем снова проснулась тоска по теплу домашнего очага. У нее он этого тепла обрести не мог.
— Теперь ты накупил себе книжек и уже не приходишь так часто, — сказала она.
— Человеку требуется тепло, — сказал он в ответ с видом потустороннего жителя.
— Ну, значит, я тебе больше не нужна. — Губы ее искривились, как от подступающих слез.
— Ты мне еще страшно нужна, — поспешно сказал он только из большой жалости.
Она была права: она нужна ему все меньше и меньше. Она не та, с которой можно говорить о вертящихся первозданных туманностях и обитаемости звезд. Она не была той, кто принимал бы к сердцу и согревал его мысли, когда они, дрожа от холода, возвращались из путешествий по вселенной.
— У меня просто голова кружится, — могла она сказать. — Кроме нашего городка, я ничего не видела, а ты вот на звездах чувствуешь себя как дома и, видно, не думаешь даже, что мы могли бы пожениться.
— Что? Дело в том, что я еще очень мало знаю.
— Меня?
— Нет, вселенную, — ответил он.
Творец соленых палочек захворал. Он велел позвать Станислауса. Над кроватью хозяина висела большая картина: эльфы в голубовато-зеленых одеждах перевозили на хрупком челне в Никуда невероятное количество цветов.
Пекарь Папке страдал от ревматических болей в пояснице. Он пересчитывал соленые палочки, которые клал в корзины маленьких продавцов, и сильно вспотел. Боль пронзила его, когда он захотел выпрямиться. Это была стрела, пущенная из потустороннего мира.
— Люди говорят — прострел, но мы, мужи науки, называем это поясничным ревматизмом, попросту поясничным ревматизмом.
Он застонал, попытался приподняться на постели и протянул руку Станислаусу.
— Жму тебе руку в знак доверия. Ты не был том управляющим, какого я хотел бы иметь, но зато ты, может быть, будешь таким мастером, о каком я мечтаю. Приступ поясничного ревматизма продолжается неделю; в научных кругах это известно. Этой болезнью хворают как на севере, так и на юге. Я положу тебе жалованье за эту неделю на три марки пятьдесят пфеннигов больше. Все производство будет на тебе и вся ответственность также. Тебе придется иметь дело с пастой экстра и добиваться особого вкуса соленых палочек.
Нет, нет, чем только все это кончится! Станислаус пришел в эту пекарню с улицы, а его здесь облекли таким доверием, что у него прямо-таки голова кружится.
Пекарь Панке попросил его запереть дверь спальни.
— Конкуренты и доносчики за каждой стеной, — шепотом сказал он. — Что касается пасты экстра, то всем говори и всюду звони, что в рецепт ее входят продукты из заморских стран, подчас даже из Индонезии. Так что паста моя — это чудо пекарского искусства, и она — мое изобретение. Запомни все, что я тебе сказал, а рецепт сегодня я тебе не открою.
Станислаус узнал тайны одного люка. Хозяин протянул ему согретый постельным теплом ключ.
