возглавить анархисты. Правда, в столицах у них не было сильных лидеров. Старый князь Кропоткин почти не участвовал в политике, питерский вожди анархо–коммунистов Илья Блейхман (Солнцев) и Александр Голберг (Ге) были слишком абстрактны, лидеры анархо–синдикалистов Григорий Максимов, Александр Шапиро, Владимир Шатов и Иустин Жук – слишком практичны — с головой ушли в рабочие организации, оставив пространство «большой политики», где, собственно, и решались судьбы страны. Если бы Махно остался в Петрограде, анархо–коммунисты получили бы сильного организатора. Но первую скрипку он бы играть не смог – в столице требовалась идейная яркость, а крестьянская сметка казалась неуклюжей. Махно было привычней среди крестьян, а городским анархистам – в стихийной, неоформленной, маргинальной массе. В этой зыбкости социальной почвы была слабость городского анархизма 1917 года.
Требуя место в Совете, Солнцев выдвигал требования, которые чуть позднее будут считаться большевистскими – устранение из правительства «приверженцев старой власти» и создание «нового революционного правительства»[28]. Анархо–коммунистов не смущало, что анархия несовместима с правительством. Не все сразу. В то же время анархистская пресса выступала за то, что «Россия должна превратиться в сеть революционных самоуправляющихся коммун, которые путем захвата земель и фабрик совершат экспроприацию буржуазии, уничтожат частную собственность»[29]. Эти лозунги больше соответствовали нынешним идеям «сетевого общества», чем обстановке 1917 г. Анархисты не объясняли, почему работники будут свободно объединяться именно в коммуны, как эти коммуны будут устроены и как станут взаимодействовать между собой. Добровольный продуктообмен и принятие решений по согласию всех? Очень хорошо. А если коллективы не согласятся друг с другом, не станут добровольно обмениваться? После смерти Прудона и Бакунина анархистам не хватало мостика между идеалом и реальными людьми ХХ века.
И кто бы мог подумать, что этот мост примется строить отъявленный марксист, что именно он возьмет на вооружение многие лозунги анархизма. В Россию возвратился лидер большевиков В. Ленин. Первые же его речи после торжественной встречи на вокзале произвели сенсацию. «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства… С.Р.Д. есть единственно возможна форма революционного правительства…» Необходима «республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху.
Устранение полиции, армии, чиновничества.
Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего»[30].
В апреле 1917 г. эта стратегия казалась невероятной, так как предполагала ликвидацию в ближайшее время самих основ существующего общества. Учитель Ленина Г. Плеханов счел лозунги Ленина «бредом», игнорирующим основные постулаты марксизма. В «бреду» Ленин игнорирует условия места и времени. Какой социализм?! Мы не в Западной Европе, а в России – полуфеодальной стране. Сначала надо пройти стадию капитализма, дорасти до социалистических задач. Ленин ломал марксистскую логику (подражая в этом смысле Марксу, который наделся на социализм в Германии еще в XIX веке). Плеханова поддержало большинство социал–демократических идеологов. «Рабочая газета» писала в передовице о стремлении сторонников Ленина осуществить захват власти пролетариатом: «они будут восстанавливать против революции отсталое большинство населения страны, они будут прокладывать этим верную дорогу реакции»[31].
Лидеры социал–демократов и эсеров оценивали большевизм в рамках одномерной логики революционного процесса. Здесь было место только прогрессивной революционной перспективе (демократия, затем постепенное вызревание социализма), неустойчивому настоящему (капитализм, власть «буржуазии», осуществление идей либерализма), и реакции (откат к военно–аристократической диктатуре). Устойчивое движение к новому обществу должно было быть обеспечено союзом либералов и умеренных социалистов. По мнению меньшевиков, радикальные, утопичные действия большевизма не могли увенчаться успехом в силу их «ненаучности». Они могли лишь привести к реакционному срыву, к усилению позиций консервативных сил, реакции. Скованные марксистскими схемами, они не верили в социальное чудо – в то, что марксизм что–то не предусмотрел, что страна может двинуться куда–то еще между капитализмом и социализмом.
Ленин оставался правоверным последователем Маркса, он верил, что создает именно социализм. Но он видел то, что было очевидно, и что не было видно через очки интеллектуальных схем – капитализм в России рухнул. И чтобы он не обвалил Россию, капиталистические отношения нужно заменить какими–то другими. Нужно опереться на народную инициативу в этом неведомом социальном творчестве. Опереться на советы.
Что такое «власть советам»? Это – власть митингам. Как могут управлять страной собрания делегатов заводов, воинских частей и крестьянских общин? Ни опыта у них, ни умения говорить, согласовывать… Это же анархия! Ленин – вождь надвигающейся из низов на основы цивилизации Анархии! Сам князь Кропоткин рядом с Лениным выглядит умеренным конструктивным старичком.
Бывший большевик И. Гольденберг, перешедший к меньшевикам, заявил: «Ленин ныне выставил свою кандидатуру на один трон в Европе, пустующий уже тридцать лет: это трон Бакунина!»[32]
Идея передачи всей власти советам действительно напоминала прудоновско–бакунинскую идею федерации самоуправляющихся общин (коммун). Ленин считал советы русским аналогом коммун. Но он не признавал родства с Бакуниным, и справедливо – ведь Маркс после Парижской коммуны вынужден был согласиться с коммунальной идеей анархистов в политике, но не в экономике. Ленин еще будет иметь возможность разъяснить своим противникам разницу между марксизмом (в его трактовке) и анархизмом. Ленин не претендовал на трон Бакунина, он лишь оперся на него, чтобы прыгнуть дальше.
Марксисты школы Каутского и Плеханова не замечали коренного различия между анархизмом и большевизмом, выражавшегося в воле к власти, в централизме как руководящей идее. Видя в большевизме только радикализм, умеренные социалисты не думали, что автор столь абсурдных лозунгов сможет прорваться к власти. Ленина боялись как проказника, который может скомпрометировать дело демократии и усилить разочарование в революции, сыграть на руку реакционерам.
Ленина не поддержала и часть большевистских лидеров – их пришлось буквально «переламывать через колено», опираясь на низовой актив партии. Зато правоту Ленина подтвердил вечный оппонент Лев Троцкий – он давно говорил, что необходима «перманентная революция», которая не останавливается на буржуазных задачах и перерастает их, движется дальше к социализму. Не вдаваясь в теоретические подробности, так же думал и Махно. Он деловито приступил к созданию нового общества в родном Гуляй– Поле.
Как можно сравнивать Ленина и Махно?! Но что был бы Ленин без тысяч людей из рабочих кварталов и крестьянских волостей, которые делали революцию еще до выстрела Авроры? И чем была бы Российская революция без сопротивления коммунистической диктатуре, исходившего из той же глубины, которая породила революцию. Ленин вглядывался в недра России, чтобы увидеть там подтверждение своей идеи. Пока он не видел лиц этой революции, но ее гул уже был отчетливо слышен в сообщениях «с мест». С разной скоростью и разными подробностями и в Петрограде, и в Гуляй–Поле, и в других городах и весях шла борьба между советами и правительственными структурами.
Ленин, Троцкий и Махно увидели, как снизу поднимается сила самоорганизации работников — массовые организации, сотнями возникавшие или выходивших из подполья после революции — новые профсоюзы, советы, фабрично–заводские и общественные комитеты и др. По мнению Д.О. Чуракова, «о российской революции можно было бы говорить как о «революции самоуправления»… Но, к сожалению, временами отчетливо намечавшийся союз различных органов самоуправления не стал прочным каркасом будущей государственности»[33].
Для анархистов все это многообразие общественных организаций и объединений было самоценно, в них должна была развиваться новая жизнь. Для Ленина это был важный инструмент, лестница к чему–то большему, к обществу, организованному центром и развивающемуся по плану. Но так или иначе, чтобы
