Николаева в том, что он может выполнить еще одну важную «миссию» - разгромить зиновьевцев. Николаев не принадлежал к оппозиции, враждебность к Кирову не исключала ненависти и к Зиновьеву. Играя на неустойчивых психопатических реакциях Николаева, его мессианизме, нервных перепадах, следователи добились своего.
После 8 декабря Николаев «сломался» и стал давать показания о группах Котолынова и Шатского, которые якобы готовили покушение на Кирова. Он часто путался в показаниях, но НКВД не обращал на это внимания - нужно было скорее отчитаться о раскрытии заговора оппозиционеров. Сталин тоже не мог вникать во все нюансы дела, и с удовлетворением решил, что зиновьевская версия оказалась верной. Раз Николаев был левым оппозиционером идейно, был знаком с известными ленинградскими левыми, то почему бы ему не быть левым оппозиционером (зиновьевцем) организационно?
Постепенно из знакомых Николаева вырисовывался «ленинградский центр», в который НКВД «вовлек» пока 14 человек. Трое согласились сохранить себе жизнь ценой признания в причастности к убийству (возможно, кто-то что-то слышал от Николаева о его планах, где-то поддакнул, что уже означало «причастность»).
Остальные арестованные (кроме Шатского) тут же признали, что участвовали в подпольной оппозиционной зиновьевской группе, но причастность к убийству категорически отрицали. Арестованные подтверждали: «Руководители нашей организации постоянно указывали, что все зло исходит от нынешнего руководства т. Сталина и тт. Молотова, Кагановича и Кирова»48. Иначе и быть не могло - внутриполитическая программа зиновьевцев и сталинцев почти не различалась, вопрос заключался в том, кто способен компетентно ее осуществлять. Подследственные отметили, что с
1933 года в Ленинград стали чаще приезжать эмиссары из Москвы (Гертик, Куклин, Гессен). Арестованные зиновьевцы продолжали агитировать следователей за своих вождей: «Вслучае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева»49.
С 10 декабря начались аресты оппозиционеров, которые уже не были лично знакомы с Николаевым. Пошло «выкорчевывание» фракции Зиновьева и Каменева. Пресса все чаще произносила слово «двурушничество». «Двурушниками» называли зиновьевцев и тех троцкистов, которые заявили о своем разрыве с оппозицией («одной рукой»), а на самом деле продолжали вести оппозиционную деятельность («другой рукой»). Как мы видели, такое «двурушничество» было сутью тактики зиновьевцев с декабря 1927 года, а потом и части троцкистов.
Восемнадцатого декабря было разослано секретное письмо ЦКпарторганизациям «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». Внем о зиновьевцах говорилось: «Они стали на путь двурушничества, как главного метода своих отношений с партиейБ Вотношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии,- его надо арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь пролетарской диктатуры»50.
С 18 декабря Зиновьева и Каменева называют в прессе «фашистским отребьем». Они были арестованы 16 декабря.
При аресте Зиновьев сел писать письмо Сталину: «того времени, как распоряжением ЦКя вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично»51. Зиновьев опасливо упоминает о старых архивах, которые у него остались. Ав них можно было найти подтверждения «двурушничества» как минимум в
1928-1932 годах.
К 23 декабря все причастные к зиновьевской организации оказались под арестом. Всего было арестовано 843 зиновьевца. Ленинградские зиновьевцы, которых не включили непосредственно в террористический центр, проходили по делу «Ленинградской контрреволюционной группы Сафарова, Залуцкого и других».
Руководителем «ленинградского центра» был признан И. Ко-толынов, один из лидеров ленинградского комсомола до 1925 года. Исключенный XV съездом из партии и восстановленный в
1928 году, он стал руководителем факультетского партбюро в Ленинградском индустриальном институте. Как и большинство зи-новьевцев, он не порвал связей с группой единомышленников, решивших действовать изнутри партии. Заявление Котолынова с просьбой о восстановлении в ВКП(б) редактировал сам Каменев.
Котолынов был настолько потрясен убийством, что просто не счел возможным скрывать существование подпольного зиновьев-ского кружка: «Я признаю, что наша организация несет политическую и моральную ответственность за выстрел Николаева. Нами создавались такие настроения, которые объективно должны были привести к террору в отношении руководителей партии и правительства. Как активный член этой организации я и лично несу за это ответственность»52. Такое признание Котолынов сделал после того, как следствие убедило его в том, что Николаев вращался в кругу зиновьевцев, где «культивировались озлобленные настроения против партруководства и которые могли объективно среди горячих голов породить террористические настроения. Причем совсем неважно, кто был бы этой горячей головой: Николаев, Сидоров или Петров»53. Николаев был арестован, но миллионы «озлобленных» оставались, на свободе и у Сталина были все основания бояться.
Донесения о «Петровых и Сидоровых» приходили со всей страны. Убийство Кирова всколыхнуло самых неосторожных. 23 января 1935 года прокурор СССР И. Акулов писал нижестоящим прокурорам: «Отмечавшееся в связи с убийством тов. Кирова усиление активизации антисоветских элементов, в форме контрреволюционной агитации, одобряющей не только террористический акт над тов. Кировым, но и совершение таких терактов над другими руководителями партии и Советского правительства, поставило перед Прокуратурой задачу быстро и решительно пресечь подобного рода контрреволюционные выступления». Так, в Карелии, Воронежской области и других регионах некоторые граждане высказывались в таком духе: «Надо убить весь ЦКВКП(б) и т.п.»54. При этом некоторые прокуроры отказывались привлекать таких граждан к ответственности. За такое попустительство, например, прокурор РСФСР В. Антонов-Овсеенко (бывший активный участник оппозиции) снял с должности прокурора Кандалакшского района Ренделя.
Внескольких районах Западной области распевали популярную частушку:
Когда Кирова убили, нам торговлю разрешили. Когда Сталина застрелят, все колхозы переделят.
Сельские учителя района почти открыто пропагандировали против Сталина. Эти уроки дали свои всходы. ВСмоленск поступали сообщения со всей области о таких, например, высказываниях школьников: «Долой Советскую власть. Когда вырасту, я убью Сталина!»55
Проверка вузов Азово-Черноморского района показала широкое сочувствие Николаеву и Зиновьеву. В узком кругу и даже на открытых собраниях студенты говорили: «Зиновьев и Каменев имеют огромные заслуги перед революцией, были друзья Ленина, а теперь это смазывается»; «Если бы почаще убивали таких, как Киров, то жилось бы лучше, и страна вздохнула бы свободней»; «Одного шлепнули, скоро всех шлепнут. Скоро всех их перебьют»; «Я приветствую Николаева за убийство Кирова»56. Говорившие такое немедленно арестовывались (хотя студент Кондеев успел произнести несколько речей в защиту Зиновьева и Николаева, а затем скрылся). Асколько решили промолчать, но думали так же.
Уарестованных зиновьевцев находили архивы листовок, завещание Ленина, платформу Рютина, оружие, хранившееся с гражданской войны, часто без регистрации.
На суде Котолынов подтвердил, что слышал от Зиновьева: «Лучше бы его не было»57. Это - о Сталине.
Надежду на жизнь подсудимым давало только полное «разоружение перед партией». Котолынов всячески демонстрирует, что ему нечего скрывать. Он во всех подробностях рассказывает о политическом подполье. Но убийство? - Нет, ничего не знал. Котолыно-ву удалось фактически доказать, что он почти не общался с Николаевым в 30-е годы. Он признавал разве что моральную ответственность зиновьевского течения за настроения Николаева.
Делались ли эти признания под пытками? Сомнительно. Во-первых, если к заключенным применялись пытки, которые их «сломали», то почему большинство обвиняемых не признались в причастности к убийству, а Шатский - вообще ни в чем? Во-вторых, избивать коммунистов до 1934 года было опасно. Все могло еще повернуться, подследственный мог стать уважаемым работником, руководителем. Массовые жестокие
