мент из линейного отдела, это означает, что трогать ее никому и ни в коем случае нельзя. Или вы, действительно, думаете, что ворье на железной дороге работает исключительно на свой страх и риск?
— Какие еще будут распоряжения, товарищ полковник? — старлей вытер кепкой трудовой пот со лба и вытянулся в струнку.
— Никаких, — безмятежно ответил я. — Свободен, — и тонко пошутил. — Пока.
— Есть! — он приложил лапу к уху, лихо развернулся, почему-то через правое плечо и ушел на фиг строевым шагом, совершенно искренне счастливый, как человек, угодивший под самосвал, но оставшийся в живых.
Поезд набрал ход, застучали колеса, замелькали огни за окошком. В дверь купе робко постучали.
— Да! — гаркнул я, не выходя из образа великого и ужасного.
— Не желаете чаю? — проводница поправила форменный кителек и очаровательно улыбнулась. — Или, может, чего покрепче?
— Постелите постель, — распорядился я, — потом принесете чай с лимоном.
— Да, конечно.
— Через двадцать минут я лягу спать. Предупредите всех, если кто вздумает шуметь, до Москвы не доедет, будет ночевать в КПЗ на первой же станции, — сурово молвил я. — Ко мне в купе никого не подселять. Все понятно?
— Понятно, — она нервно поправила прическу. — Не беспокойтесь.
— А я и не беспокоюсь.
Я лег на диван и провалился в сон, совершенно не беспокоясь о судьбе сумки подо мной. Ничего такого с ней не случится, потому что…
Почему, «потому что», я понял только несколько часов назад и всерьез засобирался кое с кого за весь этот цирк лилипутов спросить. Так сказать, без скидок на возраст и революционное прошлое.
Глава 32
И болван с болваном говорит…
Я вылез из-под земли на Маяковке, свернул налево и немного прошелся пешком до Малой Бронной. Зашел во двор, подошел к одному из подъездов и набрал комбинацию цифр на домофоне.
— Кто там? — прозвучал озабоченный голос Сергеича.
— Испанская инквизиция, — любезно ответил я, — открывай, старче и молись как Дездемона.
Вошел в подъезд и, проигнорировав лифт, поперся с сумкой на четвертый этаж. Не успел дотронуться до звонка, как дверь распахнулась.
— Проходи, Стас… — Сергеич вытер ладонь о краешек кухонного фартука и протянул мне. С опаской, между прочим, всерьез опасаясь, что я руки в ответ не подам. Руку я, конечно же, подал, но это ровным счетом ничего не значило.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой товарищ, — я прикрыл за собой дверь и деловито защелкнул замки. — Полковник, блин, Федор Сергеевич Кандауров… — поставил сумку на пол и принялся расстегивать. — Выдающийся руководитель и мой бывший, блядь, друг.
— Ну, зачем ты так, Стас, — пролепетал куратор, отступая вглубь коридора.
— Как ты думаешь, — угрюмо спросил я. — Почему я не выбросил это, — я поставил сумку на пол. — В иллюминатор яхты или на ближайшую помойку в Питере?
— Теряюсь в догадках, — честно ответил куратор, с опаской на меня глядя.
Я достал из сумки тубус, взял его в руки и замахнулся.
— Стас, прекрати, — Сергеич выставил перед собой ладони. — Погоди.
— Ты знаешь, почему я только что не врезал тебе этой хреновиной по жопе? — деловито поинтересовался я, ставя тубус в угол. — Если есть предположения, поделись.
— Думаю, из уважения к моему возрасту, — ответил он дребезжащим старческим голоском и ссутулил хилые плечи. Получилось не очень, чтобы убедительно.
— Неверно.
— Может, оттого, что я, все-таки, пока старше по званию, — и добавил ехидно. — Твое-то мы пока не обмыли.
— Снова неверно.
— Тогда не знаю.
— Я не врезал тебе исключительно из боязни получить сдачи, — признался я. — Как же ты мог? Я, ведь, тебе верил.
— А что я мог?! — вдруг заорал он. — Извини, Стас, нервы, — взял меня мощной лапой за шею. — Что мы тут в прихожей орем, пойдем уже в квартиру.
— Сделать меня болваном, — я уселся за стол в гостиной и полез за сигаретами. — И ничего не сказать. Ну, вы и суки!
— Ты уже завтракал? — заботливо спросил куратор, пряча глаза.
— Нет, а при чем тут завтрак?
— Тогда не кури натощак, — вдруг с неожиданной для своих лет резвостью выхватил у меня сигарету.
— Ты что делаешь? — озверел я.
— Натощак курить вредно, — заявил он, затягиваясь. — Сейчас сходишь, помоешься с дороги, и милости просим на кухню.
— С каких это пряников?
— С таких! — взревел он — С тульских! — Сгреб меня за шиворот и поволок в душ. — Иди мойся, истеричка!
— Ну, и что ты хотел… — вытирая полотенцем голову, я вошел на кухню и обомлел.
Салат «Оливье», мой любимый, колбаска, сало, селедочка, вареная картошка в просторной, больше напоминающей тазик, миске. Огурчики, помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике… капусточка. Графин с соком и запотевшая литровая бутыль национального русского напитка, того самого, что и в тени всегда ровно сорок градусов.
— Садись, — придвинул мне табурет Сергеич. — Выпить-то хочешь?
— Хочу, — с достоинством ответил я, помимо воли, присаживаясь. — Только, сначала ответь…
— Позавчера, — лаконично ответил старый головорез, наполняя емкости: большую рюмку и рюмку поменьше, — догадки появились несколько дней назад, а узнал только позавчера.
— У Грека они появились раньше, — я потянулся за рюмкой, но тут же получил по руке. — Ты что?
— Ничего, — сурово ответил он. Достал из нагрудного кармана три большие звездочки и забросил в рюмку. — Осторожно не подавись, у нас один мужик десять лет ждал майора, а когда присвоили, проглотил звезду. Пришлось вести в госпиталь, прямо из-за стола.
— Нет, ты все-таки скажи…
— Для всяких там подполковников эта информация закрыта, — отрезал он. — Могу сообщить только полковнику российской армии.
— Черт с тобой. — Я сгреб рюмку, нехотя чокнулся и употребил. Достал изо рта звездочки и выложил на стол.
— Закусывай, — он положил мне салата, придвинул тарелку с хлебом.
— Сначала… — начал было я, но почувствовал, как рот заполняет слюна. Махнул рукой и взялся за вилку.
— Хорош жрать, — куратор наполнил рюмки по новой, — за полковника, который все сделал, как надо и красиво вернулся.
— Куда уж красивей, — проворчал я и выпил, потому что очень хотелось.
— Не знаю, Стас, будет ли тебе легче, но — он прикоснулся к собственному носу — Поди, слышал, что со мной случилось в Турции?
