дружны — намахались от Астрахани.
— Бегим, диду?!— с нехорошей веселостью громко спросил Степан.
— Бегим, батька,— откликнулся дед-рубака.
Степан опять оглянулся, всматриваясь вдаль, прищурил по обыкновению левый глаз...
— Бегим в гробину, в крест... Радуются — казаков гонют. А, Стырь? Смеется воевода!..
— А не развернуться ли нам?!— воскликнул воинственный Стырь, чутьем угадавший, что атамана одолевают сомнения.— Шибко в груде погано — не с руки казакам бегать.
Степан не сразу ответил:
— Нет, Стырь, не хочу тебя здесь оставить.
— Наше дело, батька: где-нигде — оставаться.
— Не торопись.
— Дума твоя, Степан Тимофеич, дюже верная,— заговорил молчавший до того Лазарь Тимофеев.— Бывало у казаков: к царю с плахой ходили. Ермак ходил...
— Ермак не ходил,— возразил Степан.— Ходил Ивашка Кольцов.
— От его же!
— От его, да не сам,— упрямо сказал Степан.— Нам царя тешить нечем. И бегать к ему кажный раз за милостью — тоже не велика радость.
— Сам сказал даве...
— Я сказал!..— повысил голос Степан.— А ты лоб разлысил — готовый на карачках до Москвы ползти!
Гнев Разина вскипал разом. И страшен он бывал в те минуты: неотступным, цепенящим взором впивался в человека, бледнел, трудно находил слова... Мог не совладать с собой — случалось. Он встал.
— На!.. Отнеси заодно мою пистоль!..— Вырвал из-за пояса пистоль, бросил в лицо Лазарю; тот едва увернулся.— Бери Стеньку голой рукой!— Сорвался с места, прошел к носу, вернулся.— Шумни там: нет больше вольного Дона!.. Пускай идут! Все боярство пускай идет! Казаки им будут сапоги лизать!
Лазарь сидел ни жив ни мертв: черт дернул вякнуть про царя! Знал же: побежали от царева войска — не миновать грозы: над чьей-нибудь головой она громыхнет.
— Батька, чего ты взъелся на меня? Я ж хотел...
— В Москву захотел? Я посылаю: иди! А мы грамоту сочиним: «Пошел-де от нас Лазарь с поклоном... мы теперь смирные. А в дар великому дому посылаем от себя... одну штуку в золотой оправе — казакам, мол, теперь ни к чему: перевелись. А вам-де сгодится: для умножения царского рода».
— Батька, тада и меня посылай,— сказал Стырь.— свой добавлю.
На переднем струге астраханской флотилии стояли, глядя вперед, князь Семен Львов, стрелецкие сотники, Никита Скрипицын.
— Уйдут,— сказал князь Семен негромко.
— Отдохнули, собаки!
— Куды ж они теперь денутся?
— В Торки уйдут... Городок возьмут, тада их оттудова не выковырнешь. Перезимуют и Кумой на Дон уволокутся.
— А не то к шаху опять — воровать.
— Им теперь не до шаха — домой пришли,— задумчиво сказал князь Семен.— У их от рухляди струги ломются. А в Тырки-то их отпускать не надо бы... Не надо бы. А, Микита?
— Не надо бы.
— Не надо бы...— опять молвил в раздумье князь Семен.— Не угрести нам за ими. Нет, Микита, бери кого-нибудь — догоняйте. Отдать грамоту, а сам ничегошеньки не сули. Не надо. Пусть зайдут в Волгу — там способней разговаривать.
— Спросют ведь: как, что?
— В грамоте, мол, все написано. «Царь вам вины ваши отдает — идите». С богом, Микитушка.
Через некоторое время из-за переднего струга астра-ханцев вылетела резвая лодочка и замахала в сторону разинцев. С княжьего судна бухнула тяжелая пушка. Флотилия стала.
Степан, услышав пушечный выстрел, вскочил.
— Лодка!— сказал рулевой.— Те стали, а лодка нам вдогон идет.
— Ну-ка, обожди,— велел Степан.— Послы?..
Перестали грести.
— Пальни из какой погромче! Сенька, дуй к Черноярцу — пускай кучней сплывутся. Одеться всем!
В разинской флотилии началось приготовление к встрече с послами. Ахнула большая пушка. Передние струги развернулись и шли к атаману.
Казаки одевались; на каспийской воде зацвели самые неожиданные краски. Заблестело у поясов драгоценное оружие — сабли, пистоли. У Степана на боку очутился золотой пернач, нож, гнутый красавец пистоль.
— Веселей гляди!— слышался звучный голос Степана.— Хворых назад!
Лодочка с послами все скользила и скользила по воде. Солнце было как раз между лодочкой и стругами Стеньки. И оно медленно опускалось. Лодочка торопилась...
И вот солнце опустилось совсем; на воде остался кровяной след. Лодочка заскользила по этому следу. Пересекла, подступила к атаманову стругу. Несколько рук протянулось с баграми — придержали лодочку. Послов подняли на борт.
— «...Чтоб шли вы с моря на Дон,— читал Никита Скрипицын Разину и его есаулам.— И чтоб вы, домой идучи, нигде никаких людей с собой не подговаривали. А которые люди и без вашего подговору учнут к вам приставать, и вы б их не принимали и опалы на себя не наводили...».
Степан покосился на есаулов.
— «...И чтоб вы за вины свои служили и вины свои заслуживали...».
— Читай ладом!— обозлился Степан.— Задолбил: «служили, заслуживали»!..
— Здесь так писано!— воскликнул Никита и показал Степану.
— Чти!
— «А что взяли вы людей понизовых и животы многие, и то все б у вас взять и отдать в Астрахани». Дальше тут вам царь велит...
Московский Кремль.
Торжественный, громадный, цветастый праздник — сбор на соколиную охоту. Думные дворяне, стольники, бояре, окольничьи, сокольники... Все пылает на них — все в дорогих одеждах, выдаваемых в таких случаях двором. Даже кречеты на перчатках сокольников (перчатки с золотой бахромой) и те с золотыми кольцами и шнурками на ногах.
Нет еще главного «охотника» — царя Алексея Михайловича, «рожденного и воспитанного в благочестии» (так он сказал о себе на суде Вселенских Патриархов).
Вот вышел и ОН... В высокой собольей шапке, в девять рядов унизанной жемчугом. Нагрудный крест его, пуговицы и ожерелье — все из алмазов и драгоценных камней. Бояре и окольничьи с ним — в парчовых, бархатных и шелковых одеяниях.
