В кабаке было полно казаков. Увидев атамана, заорали:
— Притесняют, батька!
— Где видано?! Такую цену ломить!
— Кто велел?— рявкнул Степан. И навел на целовальника страшный взор. Тот сделался как плат белый.
— Помилуй, батюшка. Я не советовал им, не послу-хали...
— Воевода?
— Воевода. Батюшка, вели мне живому остаться. Рази я от себя?
— Сукин он сын, ваш воевода!— закричали казаки.— Батька, он уж давно теснит нас. Которые, наша братва, приезжают с Дона за солью, так он у их с дуги по алтыну лупит.
— Это Унковский-то?— воскликнул пожилой казак-картежник.— Так то ж он у меня отнял пару коней, сани и хомут.
— У меня пищаль отнял в позапрошлом годе. Добрая была пищаль — азовская.
— Вышибай бочки!— велел Степан.— Где воевода?
— На подворье своем.
...Степан скоро шагал впереди своих есаулов, придерживая на боку саблю. Царицынцы, кто посмелее, увязались за казаками — смотреть, как будут судить воеводу Унков-ского.
На подворье воеводском пусто. Домочадцы и сам воевода попрятались.
— Где он?— закричал Степан, расхлобыстнув дверь прихожей избы.— Где Унковский?
Кто-то из казаков толкнулся в дверь горницы: заперта. Изнутри.
— Тут, батька.
Степан раз-другой попробовал дверь плечом — не подалась. Налегли, сколько могли уместиться в проеме...
— Вали! Ра-зом!
Дверь была надежная, запоры крепкие.
— Открой!— крикнул Степан.— Не уйдешь от меня! Я с тобой за вино рассчитаюсь, кобель!..
Унковский в горнице молился образам.
— Неси бревно!— скомандовал за дверью Степан.
— Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя,— шептал Унковский.
В дверь снаружи крепко ударили; дверь затрещала, подалась... Еще удар. Унковский бестолково забегал по горнице...
— Добуду я сегодня княжей крови!— кричал Степан.— За налоги твои!..
Еще удар.
— За поборы твои!
Унковский подбежал к окну, перекрестился и махнул вниз, в огород. Упал, вскочил и, прихрамывая, побежал.
Еще удар в дверь... И группа казаков со Степаном вломилась в горницу.
— Утек!— сказал Федор Сукнин. Показал на окно.— Брось ты его, Степан.
— Ну уж не-ет!.. Он у меня живой не уйдет.— Степан, с ним есаулы, кто помоложе, и казаки выбежали из горницы.
— Пропал воевода,— сказал Федор.
— Воевода-то — пес с им,— заметил Иван Черноярец. Они вдвоем остались в горнице.— Нам хуже будет: опять ему шлея под хвост попала... как с кручи понес. Надо б хоть на Дон прийтить, людишками обрасти.
— Теперь — один ответ.
— Не ответа боюсь, а — мало нас.
— Будут люди, Иван! Дай на Дону объявиться — все будет. А Степан сейчас уймется. Воевода, дурак, сам свару учинил.
...Степан ворвался с оравой в церковь.
Поп, стоявший у царских врат, выставил вперед себя крест:
— Свят, свят, свят... Вы куды? Вы чего?..
— Где Унковский?— загремел под сводами голос Степана.— Где ты его прячешь, мерин гривастый?!
— Нету его тут, окститесь, ради Христа!..
Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы. Степан подступил к попу.
— Где Унковский?
— Не знаю я... Нету здесь.
— Врешь!— Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул на кулак, занес саблю.— Говори! Или гриве твоей конец!
Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим матом:
— Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они учинили, охальники!.. В храме-то!..
Степан удивленно уставился на попа:
— Ты никак пьяный, отче?
— Отпусти власья!— Поп дернулся, но Степан крепко держал «гриву».
— Илюша-пророк!— пуще прежнего заблажил поп.— Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Две!..
Степан крепче замотал на кулак «гриву».
— Пусть больше шлет!
— Илья, дюжину!!! Илюха!..
Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.
Степан отпустил попа.
— Чего заблажил-то так?
— Заблажишь... Саблю поднял, чертяка, я что тебе, пужало бессловесное? Не был тут воевода. В приказе небось, в задней избе.
— Негоже, Степан Тимофеич. Аи, негоже!.. Был уговор: никого с собой не подбивать, на Дон не зманывать... А что чинишь?— говорил астраханский жилец Леонтий Плохов.
Степан Тимофеевич, слушая его, мрачно (с похмелья) смотрел на реку. (Они сидели на корме атаманова струга.)
— Воеводу за бороду оттаскал... Куды ж это? Слугу царского...
На берегу казаки собирались выступать.
— Тюрьму распустил, а там гольные воры... сидельцы-то.
Степан плюнул в воду, спросил:
— А ты кто?
— Как это?
— Кто?
— Жилец... Леонтий Плохов.
— А хошь, станешь — не жилец.
— А кто же?
— Покойник! Грамотки тайком возишь?!— Степан встал над Леонтием.— Воеводам наушничаешь! Собачий сын!..
Леонтий побледнел.
— Не надо, батька. Не распаляй ты сердце свое, ради Христа, плюнь с высокой горы на воевод... Я их сам недолюбливаю...
На берегу возникло оживление.
— Что там?— спросил Степан.
— Нагайцы...
На струг взошли четыре татарина и несколько казаков.
