задрав кверху загипсованные ноги. К ногам их были привязаны железяки.
Один здоровенный парень, белобрысый, с глуповатым лицом, просил того, который ходил:
— Слышь!.. Неужели у тя сердца нету?
— Нету, — спокойно отвечал ходячий.
— Эх!..
— Вот те и «эх». — Ходячий остановился против койки белобрысого. — Я отвяжу, а кто потом отвечать будет?
— Я.
— Ты… Я же и отвечу. Нужно мне это. Терпи! Мне, ты думаешь, не надоела тоже вот эта штука? Надоела.
— Ты же ходишь!.. Сравнил.
— И ты будешь.
— А чего ты просишь-то? — спросил Гринька белобрысого. (Гриньку только что перевели в эту палату).
— Просит, чтоб я ему гири отвязал, — пояснил ходячий. — Дурней себя ищет. Так ты полежишь и встанешь, а если я отвяжу, ты совсем не встанешь. Как дите малое, честное слово.
— Не могу я больше! — заскулил белобрысый. — Я психически заболею: двадцать вторые сутки лежу, как бревно. Я же не бревно, верно? Сейчас орать буду…
— Ори, — спокойно сказал ходячий.
— Ты что, тронулся, что ли? — спросил Гринька парня.
— Няня! — заорал тот.
— Как тебе не стыдно, Степан, — сказал с укоризной один из лежачих. — Ты же не один здесь.
— Я хочу книгу жалоб и предложений.
— Зачем она тебе?
— А чего они!.. Не могли умнее чего-нибудь придумать? Так, наверно, еще при царе лечили. Подвесили, как борова…
— Ты и есть боров, — сказал ходячий.
— Няня!
В палату вместо няни вошел толстый мужчина в очках (с бензохранилища, из конторы).
— Привет! — воскликнул он, увидев Гриньку. — А мне сказали сперва, что ты в каком-то другом корпусе лежишь… Едва нашел. На, еды тебе приволок. Фу-у! — Мужчина сел на краешек Гринькиной кровати. Огляделся. — Ну и житье у вас, ребята!.. Лежи себе, плюй в потолок.
— Махнемся? — предложил мрачно белобрысый.
— Завтра махнемся.
— А-а!.. Нечего тогда вякать. А то сильно умные все.
— Ну как? — спросил мужчина Гриньку. — Ничего?
— Все в ажуре, — сказал Гринька.
— Ты скажи, почему ты не прыгал, когда уже близко до реки оставалось?
— А сам не знаю.
— Меня, понимаешь, чуть кондрашка не хватил: сердце стало останавливаться, и все. Нервы у тебя крепкие, наверно.
— Я ж танкистом в армии был, — хвастливо сказал Гринька. — Вот попробуй пощекоти меня — хоть бы что. Попробуй!
— Хэх!.. Чудак! Ну, машину достали. Все, в общем, разворотило… Сколько лежать придется?
— Не знаю. Вон друг двадцать вторые сутки парится. С месяц, наверно.
— Перелом бедренной кости? — спросил белобрысый. — А два месяца не хочешь? «С месяц»… Быстрые все какие!
— Ну, привет тебе от наших ребят, — продолжал толстый. — Хотели прийти сюда — не пускают. Меня как профорга и то еле пропустили. Журналов вот тебе прислали… — Мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. — Из газеты приходили, расспрашивали про тебя… А мы и знать не знаем, кто ты такой. Сказано в путевке, что Малюгин, из Суртайки… Сказали, что придут сюда.
— Это ничего, — сказал Гринька самодовольно. — Я им тут речь скажу.
— Речь? Хэх!.. Ну ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в приемные дни — я специально людей буду выделять. Я бы посидел еще, но на собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай!
— Ничего.
Профорг пожал Гриньке руку, сказал всем «до свиданья» и ушел.
— Ты что, герой, что ли? — спросил Гриньку белобрысый, когда за профоргом закрылась дверь. Гринька некоторое время молчал.
— А вы разве ничего не слышали? — спросил он серьезно. — Должны же были по радио передавать.
— У меня наушники не работают. — Детина щелкнул толстым пальцем по наушникам, висевшим у его изголовья.
Гринька еще немного помолчал. И ляпнул:
— Меня же на Луну запускали.
У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приоткрыл.
— Нет, серьезно?
— Конечно. Кха! — Гринька смотрел в потолок с таким видом, как будто он йа спор на виду у всех проглотил топор и ждал, когда он переварится, — как будто он нисколько не сомневался в этом.
— Врешь ведь? — негромко сказал белобрысый.
— Не веришь, не верь, — сказал Гринька. — Какой мне смысл врать?
— Ну и как же ты?
— Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыгнул. И ногу вот сломал — неточно приземлился. Первым очнулся человек с «самолетом».
— Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
— Трепло! — сказал белобрысый разочарованно. — Я думал, правда.
— Завидки берут, да? — спросил Гринька и стал смотреть журналы. — Между прочим, состояние невесомости я перенес хорошо. Пульс нормальный всю дорогу.
— А как это ты на парашюте летел, если там воздуха нету? — спросил белобрысый.
— Затяжным.
— А кто это к тебе приходил сейчас? — спросил человек с «самолетом».
— Приходил-то? — Гринька перелистнул страничку журнала. — Генерал, дважды Герой Советского Союза. Он только не в форме — нельзя.
Человек с «самолетом» громко захохотал.
— Генерал?! Ха-ха-ха!.. Я ж его знаю! Он же ж на бензохранилище работает!
— Да? — спросил Гринька.
— Да!
— Так чего же ты тогда спрашиваешь, если знаешь?
Белобрысый раскатился громоподобным смехом. Глядя на него, Гринька тоже засмеялся. Потом засмеялись все остальные. Лежали и смеялись.
— Ой, мама родимая!.. Ой, кончаюсь!.. — стонал белобрысый.
Гринька закрылся журналом и хохотал беззвучно. В палату вошел встревоженный доктор.
— В чем дело, больные?
— О-о!.. О-о!.. — Белобрысый только показывал на Гриньку — не мог произнести ничего членораздельно. — Гене… ха-ха-ха! Гене… хо-хо-хо!..
Смешливый старичок доктор тоже хихикнул и поспешно вышел из палаты.
И тотчас в палату вошла девушка лет двадцати трех. В брюках, накрашенная, с желтыми волосами — красивая. Остановилась в дверях, удивленно оглядела больных.
— Здравствуйте, товарищи!
Смех потихоньку стал стихать.
