ночному небу, пробивались струйки дыма.
Они присели за кустом боярышника и стали советоваться, как быть дальше. Самое простое, конечно, — открыто подойти к домику и поговорить с этими людьми. А там будет видно.
Громко насвистывая, Папрскарж вышел на полянку, на краю которой стоял туристский домик. Собственно говоря, это была скорее маленькая хижина. Папрскарж шел с беззаботным видом, но по спине у него бегали мурашки. Каждую минуту он ждал окрика или выстрела и тем не менее шел вперед.
У хижины заметил наскоро потушенный костер, от которого еще подымался легкий дымок. На костре на двух камнях стоял молочный бидон.
Папрскарж огляделся. Под деревом он увидел человека с автоматом. Дуло было направлено прямо на него. Ботинки с обмотками, длинная шинель, ремень с пряжкой. Солдат, опираясь о дерево, одной рукой придерживал автомат, а другой сигарету.
— Не бойся, — дрожащим голосом произнес Папрскарж, — я друг… пришел с добром…
Человек громко рассмеялся.
— А сам-то ты не боишься? — спросил он по-русски.
— Русский! — воскликнул Папрскарж. — Брат!
Он сделал несколько шагов вперед, но солдат остановил его, приставив ствол автомата к груди, и строго крикнул:
— Стой! Ты кто?
Папрскарж тщетно пытался вспомнить русские слова — был слишком взволнован. Но солдат понял его. Он ухарски сдвинул шапку на затылок стволом автомата, и на лоб упала прядь светлых волос. Потом повесил автомат за спину и похлопал Папрскаржа по плечу.
Папрскарж хотел было позвать Зетека, но это оказалось излишним: двое русских вывели его из кустов. Рот у него был завязан платком, и он лишь таращил глаза.
Все прояснилось. Правда, русских огорчило то, что Зетек наблюдал за ними еще с вечера, а они об этом и не подозревали. К тому же они, видимо, не очень-то доверяли ему — наверняка из-за его униформы лесного ведомства.
В бидоне на костре русские варили курицу.
— В этой посудине вы ее не сварите, — сказал Зетек, постучав пальцем по массивному бидону. — У вас есть еда?
Оказалось, что нет. Они продрогли. Одежда превратилась в лохмотья, это было видно даже в темноте. За плечами у них остался длинный, трудный путь. Питаться приходилось впроголодь, а идти — большей частью ночью.
Русских было четверо. Их самолет сбили, но им удалось совершить необыкновенное: выскочили у самой земли из горящей машины. Они хотели пробраться через Словакию к фронту.
В ту ночь Зетек еще раз пошел к Червенцу. Нес мешок с едой и обувь, потому что у летчиков она совсем развалилась. Каково же было его удивление, когда он увидел пустую хижину и не нашел никаких следов от костра. Зетек подумал было, что все это ему померещилось. Но тут из чащи вышел светловолосый летчик и с улыбкой приветствовал его.
Когда Зетек вернулся к летчикам, Папрскарж, надев старомодную длинную ночную рубаху, собирался ложиться в постель. Он продрог, ноги у него были ледяные, и он подумывал, не согреть ли воды для грелки. Но ему не хотелось будить Милушку, поэтому он быстро забрался под перину.
Сон, однако, не шел. Папрскарж лежал и удивлялся тому, как все хорошо обошлось.
«Значит, я все же впутался», — осознал он вдруг и улыбнулся. Впервые за долгое время он был доволен собой.
На другой день Папрскарж снова был во власти сомнений: верить или не верить? Да, это советские, но как поведет себя Зетек? Не рассказал ли он кому об этом?
Папрскаржу не так-то легко было забыть Гавранека и Фабиана. И не только из-за ужасных минут очной ставки: еще сильнее, пожалуй, на него подействовали их объяснения.
Колокол на башне костела бьет полдень. Около школы прохаживается Йозеф Папрскарж. Он обходит лужи, примечает, как люди с ним здороваются, поворачивается и идет обратно. Дожидается конца занятий. Неодолимая сила влечет его в школу, но он удерживает себя. Знает, что это только растравило бы старую рану, поэтому ходит неподалеку и слушает, как то усиливается, то ослабевает голос колокола.
Из школы вырывается толпа людей, и Папрскарж спешит к двери, чтобы не пропустить Граховеца. Увидев его, подходит к учителю, и они идут рядом.
— Мы не закончили разговор, начатый у родника, Руда.
— Да, не закончили.
Граховец удивленно смотрит на сияющего Папрскаржа, которому явно не терпится поскорее что-то выложить.
— Я знал, Йозеф, что ты придешь.
— Знал?
— Конечно. Знал, что ты придешь, как только у тебя пройдет первый страх.
— Ну что ты говоришь, Руда! Это был не страх, — защищался Папрскарж. — Это было… что-то совсем другое.
— Но это уже прошло, и ты сам идешь ко мне, в то время как я из предосторожности бегаю за тобой по лесам, — смеется Граховец. — Ну говори, Йозеф. Что тебе нужно?
— Я бы хотел, Руда, если можешь, конечно… чтобы ты пошел со мной на словацкую сторону.
Граховец посерьезнел.
— А что, разве ты хочешь уйти?
— Ну что ты! Просто есть люди, для которых это вопрос жизни и смерти. А я, сам понимаешь, границу не знаю… Ну так как, Руда? Поможешь?
— Сколько их?
— Четверо.
Граховец посмотрел на Папрскаржа — снова это был тот же восторженный, увлеченный человек, которого он знал раньше, только в годах. После четырех лет тюрьмы он, конечно, не стал моложе.
— Знаешь, Йозеф, не подумай чего плохого, но, если ты можешь доверить мне этих людей, я бы лучше один перевел их.
Разочарование Папрскаржа было слишком очевидно. Он сразу как-то увял.
— Пойми меня правильно, Йозеф, — поспешил утешить его Граховец, — для четверых достаточно одного проводника, два было бы слишком много, понимаешь…
— Да, Руда, понимаю.
— А может, ты боишься доверить мне этих людей? — допытывался Граховец. — Знаю я тебя, хочешь сам это сделать, думаешь, небось, вот я вам покажу!
Папрскарж остановился и, широко улыбнувшись, хлопнул Граховеца по плечу.
— Вот что я скажу тебе, Руда! В том, что ты сказал, есть доля истины. Человек — существо завистливое. И тщеславное.
Все стало на свое место, и теперь договориться обо всем было просто. Граховец объяснил, что и когда приготовить, сказал, когда он придет. Надо будет идти на Яворники, потому что граница в Бескидах сейчас усиленно охраняется.
— В Бескидах ты как у себя дома, а вот пройдешь ли ты через Яворники? — засомневался Папрскарж.
— Известно, что через Яворники проходят четыре тропы… а я знаю сорок четыре, — дурачился Граховец.
— Ну, столько-то ты не знаешь, Руда, не хвались, но если знаешь те четыре, то тоже хорошо.
— Не бойся, мы перейдем, даже если придется ползти на брюхе!
— Что верно, то верно — ты пройдешь и там, где на каждом шагу пограничники… А пуль не боишься?
— Смелого пуля боится! А потом — у нас ведь тоже какой-нибудь пистолетишка найдется. Разве нет?
