Мезуланик промолвил задумчиво, словно про себя:
— Я вас понимаю. Вы патриот. Но играть в романтиков нет смысла. Посмотрим правде в глаза! Гитлер выиграл войну. Это точно. Он открыто заявляет, что у него везде есть «пятая колонна». Уже одно это говорит о том, как он в себе уверен.
— Вот то-то и оно, братец. Я понимаю, это, конечно, не очень приятно, но ничего не поделаешь — дело обстоит именно так, — пожав плечами, сказал Ягода и как бы в знак примирения протянул Горнянчину бутылку.
Янека взяла злость. Он отхлебнул изрядный глоток и сразу же почувствовал, как водка горячит его. Он знал, что, выпив, не сдержится и этим только навредит себе, но молчать уже не мог.
— Если уж говорить правду, то только истинную! Верно, нашлись у нас такие, которые хитрят, хотят угодить и нашим и вашим! Думаю, что им удастся обделать все свои делишки, как при австрияках — примажутся для вида, а потом обведут немцев вокруг пальца. Но немцы ведь сами говорят, что их рейх — это не габсбургская монархия… И не понять мне тех, кто встречал немцев со сливовицей. По мне, лучше измазать рожу сажей и идти в разбойники.
Ягода поморщился. Сказано не в бровь, а в глаз! Ведь это он с бургомистром и членами магистрата встречал немцев на городской площади с большой оплетенной бутылью сливовицы.
Мезуланик с видом хорошо осведомленного человека принялся объяснять:
— Это поверхностное суждение. Сейчас решается более серьезный вопрос — о жизни нации. Не будем закрывать глаза на то, что нордическая раса — носительница духовной и моральной силы человечества. Не хотите же вы ориентироваться на каких-нибудь монголоидных азиатов?
У Янека Горнянчина осталось еще достаточно здравого смысла, чтобы принять мудрое решение: хватит того, что уже сказано, нечего начинать снова, а то живо запишут в воры и разбойники.
— Отношения равноценных партнеров и сотрудничество — единственный выход для нас, — продолжал Мезуланик. — Только так мы с честью сможем занять свое место среди народов, когда повсюду воцарится порядок. Мир будет принадлежать сильным — таков закон жизни, впрочем, таков ведь и закон матери-природы. Ягода с готовностью поддакивал:
— Верно! Но это будет стоить крови! И жертв!
— Да, — согласился Мезуланик. — Мы должны подготовить себя к этому. И выстоять. Возможно, придется переселиться в горы, потому что в современной войне авиация прежде всего уничтожает города. А возможно, и крышу придется замаскировать.
Когда Горнянчин неожиданно зажег свет, Мезуланик беспомощно заморгал и словно спустился на землю. Снова это был просто самовлюбленный спесивец, изображавший мудреца.
Ягода завел речь о том, что Горнянчин должен был бы подарить пану доктору что-нибудь из своих работ, собственно, за этим тот и приехал. А у Мезуланика при этом был такой вид, словно иначе и быть не могло. Он выбрал фигурку стражника.
Потом Ягодова предложила отвезти пана доктора домой. Горнянчин проводил их до шоссе, освещая дорогу. Ягодова села за руль и уехала с Мезулаником. Янек медленно пошел к дому. По небу неслись облака. Вечер был теплый, напоенный весенними ароматами, и ему не хотелось идти в мастерскую.
Когда он все же вошел туда, Ягода сидел с убитым видом, склонив голову на станок.
— Вы, дружище, оказали, мне медвежью услугу, — грустно промолвил «фабрикант». — Да и себе тоже.
— Ну что вы, мы ведь ничего такого не говорили!
— Вполне достаточно сказали. Если жене не удастся его отвлечь… Это же большой пан! Он строит себе дом на Чартаке, часто приезжает сюда, у него две адвокатские конторы в нашем крае.
— Может, он и большой пан, только в голове у него ералаш.
Янек махнул рукой.
— Не скажите, Горнянчин. — Ягода криво улыбнулся. — У него все рассчитано. До мелочей. И у него есть власть. Власть. Потому-то и приходится его обхаживать, хочешь не хочешь.
— Это уж кому как. Может, вам это надо, — пробурчал Горнянчин. — А он хорош! Кричит о победах, а сам себе нору готовит в горах, как… барсук.
Янек держал в руке гладенький брусок, собираясь закрепить его в токарном станке. Но внезапно его охватил гнев, и он швырнул брусок на пол.
— Нет, плешивый трус! Все равно не убежишь — поймают.
Янек пылал такой злобой, что Ягода испугался и стал успокаивать его.
— Ну, конечно, я понимаю… да я бы тоже… если б мог… Но у меня ведь все-таки сколотился небольшой капиталец…
С шоссе послышался сигнал машины. Горнянчин одной рукой поддерживал Ягоду, а в другой нес портфель и фонарик. На шоссе не переставая гудел клаксон.
— Иду, иду, Мэри, уже иду, — виновато кричал Ягода. Они уехали.
Янек поднялся к дому. Заглянул в комнату, но, когда увидел, что Светлана спит, набросил куртку и снова вышел. Была чудесная ночь, одна из первых ночей, когда запахло весной.
Несколько дней спустя Янек Горнянчин неожиданно встретился с Сурыном на дороге в Папрадну. Тот сидел на повозке и с довольным видом щелкал кнутом над головой запряженных в нее коров. Он вез из города большое зеркало и какую-то мелочь.
— Эй, Сурын, погоди, — окликнул его Горнянчин.
Сурын заморгал, растерянно улыбаясь.
— Ну как дела, Янек?
— Да ничего, я вот поблагодарить тебя хотел, Мика! За то, что ты донес на меня жандармам в Липтале.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — выкручивался Сурын.
— Ты все прекрасно понимаешь! Помнишь, ты привел ко мне людей, чтобы я перевел их на словацкую сторону? Вот о чем я говорю. И о том, как ты помчался к старосте, чтобы позвонить жандармам.
— Да что ты, Янко! — защищался Сурын. — Тебе кто-то наговорил на меня.
Горнянчин покачал головой:
— Знаешь, Мика, скажу тебе прямо: не верю я тебе.
— Не веришь — не верь, но ты неправ, Янко.
Сурын пожал плечами и нетерпеливо взмахнул кнутом, но Горнянчин держал повозку и не отпускал.
— А ты, Сурын, гляжу я, неплохо о себе заботишься, — сказал он и постучал пальцами по зеркалу.
— А что тут такого, — отговаривался Сурын. — Сам знаешь, женка у меня молодая, а в хате зеркальца приличного нет, вот…
— … вот ты и обобрал кого-то в Визовицы, не так ли? За мешок зерна, да? А может, ты отвез в город картошку?
— Чего ты от меня хочешь, Горнянчин, — распетушился Сурын. — Городские сами лезут в деревню, за еду отдают все…
— А вы и рады, гребете обеими руками! Набиваете шкафы, буфеты, шифоньеры. Золотое времечко для вас, богатеев, наступило, скажу я тебе.
— Ну что ты говоришь, Янко, побойся бога!
— Оставь бога в покое и погляди лучше на себя, — резко ответил Горнянчин. — Ты совсем совесть потерял. Тащишь в свою нору все подряд, что нужно и не нужно.
— Я ведь купил это, Янко, честно купил…
— Знаю я твою честность! Грош ей цена! А деньги у тебя водятся — немало ты добра припрятал, вот и наживаешься теперь на людском горе. Скажешь, нет?
— Не верь этому, Янек, мало ли что люди говорят…
— Ты уж лучше помалкивай. Богатому черт ребенка в люльке качает… Ты небось уже видишь себя старостой, а? Только я вот что скажу тебе, Сурын, — знай меру! Не то доиграешься! А теперь давай езжай!
