Весной в лесу Иржи Целерин напоролся на немцев. Те устроили облаву на партизан. Стреляли по всему, что шевелилось или двигалось. Услышав выстрелы, Целерин побежал в обратную сторону. Остановившись, почувствовал острую боль в боку. Понял, что ранен, но побежал дальше. Когда же окончательно выбился из сил, забрался в густой кустарник и там, потеряв сознание, рухнул на землю.
Прочесав лес, немцы ушли. В лесу появились дровосеки, возчики. Они-то и нашли Целерина. Наклонились над ним, потрясли его, но он в сознание так и не пришел. Когда же перевернули его, увидели на траве кровь. Один из крестьян запряг лошадь в телегу, положил на нее Целерина и увез.
Дорогой Целерин пришел в себя. В лесном сумраке разглядел головы и услышал обрывки слов.
Через какое-то время лес стал редеть, и повозка выехала на поляну. Там стояла небольшая хижина. Несколько собак бешено лаяли и рвались с цепи. Целерина осторожно перенесли в хижину и положили на войлочную попону.
— Не бойся, ты в надежных руках, бабка тебя вылечит, — прощаясь, сказали Целерину крестьяне.
Послышался мужской голос, погоняющий лошадь, заскрипели колеса, взвизгнула ось, и телега затарахтела.
У печи стояла старуха. Она отодвинула чугунную заслонку и прямо в огонь поставила закопченный горшок.
Целерин стал разглядывать хижину, освещенную дрожащим пламенем лучин. И чего тут только не было! На стене красовалась шкура какого-то лесного зверя. На плоских камнях лежали грибы. С потолка свисали связки каких-то трав.
Старуха тем временем достала из печки горшок, слила из него отвар в миску и подала ее Целерину.
— Выпей — полегчает, — сказала она и ласково улыбнулась.
Целерин попробовал — горечь оказалась страшная, но он набрался терпения и одним махом все выпил. А через минуту уже спал. На лбу его блестели капельки пота. Целерин даже не почувствовал, как старуха промыла ему рану и выжгла ее.
Ранним утром Янек Горнянчин поднимался на Вартовну. Со стороны дома Юращаков вдруг послышался какой-то шум и на склон выбежала Фанушка. В глазах — слезы, на лице — отчаяние. Увидев Горнянчина, метнулась в сторону и побежала вниз по склону.
Горнянчин хотел было окликнуть девушку, но в этот момент из ельника кто-то крикнул:
— Фанушка!
За девушкой бежал молодой Старыхфойту, но Горнянчин успел перехватить его. Заглянул ему в лицо — парнишка был сильно взволнован.
Постояли минутку. Старыхфойту взглядом проводил хрупкую девичью фигурку, бегущую к ручью.
— Что случилось?
Молчание.
— Да говори же! Почему она плачет? — не успокаивался Горнянчин, который теперь был вроде как опекуном Фанушки.
— Это она по Лому… по Лому горюет… — заикаясь, проговорил Старыхфойту. — Вспомнит вдруг Ломигната, расплачется и убежит…
— Ну что ж, это неудивительно: они ведь любили друг друга…
— Знаю, — согласился парень и опустил голову.
— И что ж это она вспоминает о нем ни с того ни с сего? Без всякой причины?
Парень еще ниже опустил голову.
— Понятно. Возле родника всегда пить хочется!.. — Горнянчин вздохнул и с укоризной посмотрел на парня.
Таня Павлиштикова расхаживает по комнате и искоса поглядывает на черный телефонный аппарат на столике у стены. С тех пор как Бельтц установил прямую телефонную связь между ее липтальской квартирой и всетинским управлением гестапо, она вот так каждый вечер ходит по комнате, ломая пальцы. Каждый вечер Бельтц может позвонить ей, и она не знает, ждет она этого звонка или же боится его.
Пришлось включить свет, чтобы посмотреть на часы. Уже поздно. Она устало опустилась в плетеное кресло. Сегодня он уже не позвонит.
Вначале она говорила себе: «Пусть он думает, что я решила сотрудничать с ним, а уж я, женщина, как-нибудь обведу их вокруг пальца!» Но потом ей пришлось написать то самое письмо… И в один прекрасный день провели эту прямую линию. С этого времени ей кажется, что она уже в их руках. «Другим агентам хоть платят», — подумала она с горечью. Но кто знает, возможно, Бельтц полагающееся ей вознаграждение кладет себе в карман — он ведь на все способен.
Таня получила задание выследить и выдать гестапо партизанского командира Петра Сибиряка, который действовал где-то в районе Липтала. Поэтому у нее и телефон — чтобы в любое время она могла позвонить в гестапо. Бельтц с каждым днем наседал на нее все больше и больше — хотел как можно скорее заполучить Сибиряка. Иногда Тане казалось, что он догадывается о ее связи с партизанами. И тогда ей становилось страшно…
Она встала и начала раздеваться. Неожиданно зазвонил телефон. Она словно окаменела. Телефон продолжал звонить, и в конце концов она подняла трубку.
— Таня?
— Да, это я.
— Ты ждала, вероятно, кого-то другого?
— Нет…
— Что нового?
— Ничего…
— Ничего, значит. Так вот какова твоя благодарность!
— То есть как?
— Зайди как-нибудь ко мне. Я покажу тебе твое письменное заявление…
— Я все помню… Но пока мне ничего не удалось сделать.
— Надо поторопиться. В собственных интересах. Доброй ночи.
— Погодите… Я…
— Что еще?
— А вы… не приедете?
— Возможно… как-нибудь…
— А я думала сегодня…
— Сегодня не могу.
Таня бросила трубку, быстро разделась, легла в постель и натянула на голову одеяло.
Матею и Трофиму, бежавшим из мезиржичской тюрьмы, повезло. Крестьянин Сиротяк на грубольготских выселках, не раздумывая, пустил их к себе в дом.
— Входите в дом, люди хорошие! — сказал он им. — Покуда стоит белый свет, человек добром будет встречать человека.
Усадьба Сиротяка стояла одиноко, на отшибе, скорее уже, на землях Руждьки, а тут их никто искать не станет. А в отдыхе нуждались оба, особенно раненый Матей, да и Трофим прихрамывал — подвернул себе лодыжку.
На следующее утро Сиротяк со своими двумя сыновьями и Трофимом выкопали в саду землянку. Вдоль сада в глубокой ложбине проходила проселочная дорога. Склон был укреплен большими каменными плитами. Одну из плит выломали и сделали второй вход в укрытие. Из ложбины к нему можно было добраться только с помощью лестницы. Камень вынимался свободно. В щели между стыками для маскировки засунули мох и траву.
Первое время Матей и Трофим сидели в укрытии днями и ночами. Немецкие солдаты, разыскивающие бежавших узников, прошли по дороге мимо усадьбы Сиротяка, но в дом не зашли. Потом беглецы стали ходить на ночь в дом и только днем отсиживались в укрытии. Когда же им показалось, что опасность миновала, они стали выходить вечерами в лес подышать весенним воздухом.
