Магут несколько минут лежал молча. Потом положил руки на грудь, глубоко вздохнул и суховатым голосом стал шептать:
— Хочу быть здоровым!..
Иван и Папрскарж переглянулись.
С этого дня Антон Магут «Отче наш» заменил магическим заклинанием. Днем лежал сосредоточенный со сложенными на груди руками и шептал:
— Хочу быть здоровым!..
Постепенно к нему вернулось желание жить, а вместе с ним и желание есть. Магут ел все подряд. Арестантской порции ему не хватало, и он съедал и то, что ему оставляли Иван и Папрскарж.
В один из дней в камеру к ним совершенно неожиданно вошла комиссия: главный гестаповец, надзиратели, врач-заключенный. Папрскарж отрапортовал:
— Камера номер шесть, три человека!
И все трое вытянулись на своих койках. Комиссия переходила от одного к другому. Дольше всего задержалась возле Ивана.
— Снять рубаху! — приказал гестаповец. — Откашляйся! Выплюнь! Еще раз!
Иван плевал кровью.
— Пойдешь со мной, — скомандовал гестаповец.
Иван медленнее, чем обычно, стал натягивать на себя рубаху. Папрскарж смотрел на него и не верил: неужели этот человек должен умереть?!
Ивану принесли одежду. Он оделся, попрощался с Магутом, потом подошел к койке Папрскаржа:
— Будь здоров… товарищ!
Папрскарж в ту ночь не спал. Плакал. Даже громкие заклинания Магута не подействовали на него.
Дни бежали один за другим. Наступил апрель. Налеты на Брно повторялись все чаще. Временами здание тюрьмы содрогалось. Но раненых заключенных из камер не выносили.
Состояние Магута улучшалось. Он уже поднимался на ноги и потихоньку делал несколько шагов по камере.
Однажды его вызвали в тюремную амбулаторию. Вернувшись, он пожаловался:
— Ну и дали же они мне сегодня жару!
Врач снял старые бинты, наложил новые и бритвой содрал жесткую щетину на подбородке. Тонек был весь изрезан.
Надзиратель принес Тонеку и Папрскаржу одежду и приказал одеться. Магут пришел в ужас. Насколько раньше он хотел умереть, настолько теперь цеплялся за жизнь. Он думал, что сейчас их не иначе как поведут на казнь. Но от коридорного они узнали, что большую партию заключенных отправляют куда-то в Чехию, и это несколько успокоило их.
Магута увели, а Папрскаржа понесли на первый этаж, в зал. В углу зала стояли шестеро связанных узников, и среди них врач. Их вывели во двор и расстреляли.
Папрскарж остался лежать на носилках. Рядом с ним прямо на полу лежал человек с обвязанной головой. Потом здоровых заключенных погнали к автобусу, а четверым из них велели отнести туда же Папрскаржа и другого больного.
В городе явно происходило что-то странное. За главным вокзалом полыхало пламя. Заключенные шепотом передавали друг другу, что партизаны взорвали железнодорожные пути. Автобус медленно вез арестованных обратно в Коунички.
Тонека Магута в этой суматохе Папрскарж потерял. Его поместили с тем, у которого была обвязана голова. Как потом выяснилось, он тоже был русский. Папрскарж назвал его Иваном Вторым. Первым; был тот, который сказал ему «Товарищ!».
18
В переполненном зале сокольского клуба в Гоштялковой показывали фильм. В начале девятого у входа поднялся шум. Чей-то повелительный голос приказал:
— Свет!
Билетер включил свет, и киномеханик прервал демонстрацию фильма. Публика стала оборачиваться — что происходит?
У входа стояли партизаны. Среди зрителей находилось два жандарма. Один из партизан навел на них свой автомат. Другой, держа, в одной руке автомат, а в другой пистолет, вышел на середину зала и крикнул:
— Кто тут немцы? Пусть встанут.
Люди переглядывались, но никто не вставал.
— Тут одни только чехи! — крикнул кто-то.
— Чехи! А смотрите немецкие фильмы?!
— Это чешский фильм, — откликнулось уже больше голосов.
— Но он служит немецкой пропаганде!.. Вы понимаете меня?
— Понимаем!..
— Позвольте вам представиться. Я — комиссар партизанской бригады Степанов.
Он был в кожаной куртке. Из-под ушанки выбивалась светлая прядь волос. Лицо выражало решимость.
— Нас в здешних местах много. Немцы называют нас бандитами, чтобы вызвать у вас неприязнь к нам. По отношению к немцам мы действительно суровы, но они этого заслуживают. Но вам бояться нечего. Наша партизанская бригада носит имя Яна Жижки.
Жандармы тут же присягнули, что не будут помогать немцам. После этого партизаны отпустили их.
— Слава партизанам! Смерть оккупантам и их приспешникам! — крикнул под конец Степанов.
Люди зааплодировали и стали залезать на стулья, чтобы увидеть прославленного партизанского комиссара.
— Продолжайте демонстрацию фильма, — стоя в дверях, приказал Степанов. — Но до окончания сеанса никого не выпускать!
Позже немцы расследовали этот случай, но все обошлось без последствий. О бригаде же стали говорить все чаще.
Среди тех, кто после предательства мезиржичской группы Михала бежал на Озницу, к Москаленко, был и Павлик Кожарж, сын мезиржичского торговца. Он был храбрый парень, и Мурзин полюбил его. Когда же во время одной из операций Павлик особенно отличился, Мурзин подарил ему свой автомат. Многие стали завидовать Павлику. Однажды Геннадий Одноглазый отобрал у Павлика автомат, — мол, он буржуйку его отца свой магазин. Командир, узнав об этом, решил возместить Павлику утрату.
Возможность представилась довольно быстро. Отряд стоял тогда вместе со штабом бригады на Черняве. Гора эта, сплошь покрытая лесом, была труднодоступной. Штаб, расположившийся в большой землянке, находился в полной безопасности. Под самой горой лежат Райноховицы, а дальше — Лоучка с замком, где расквартирован эсэсовский гарнизон. Комиссар Степанов разработал план нападения на замок. В отряде, который должен был осуществить эту акцию, было семнадцать человек, и среди них неразлучные друзья — Станин и Павлик Кожарж.
Приближался вечер. Мурзин и Степанов в последний раз склонились над картой. Мурзин напомнил:
— Отправляйтесь как можно скорее, чтобы успеть вернуться до рассвета.
— Хорошо, — согласился Степанов.
Вечером Мурзин дал каждому участнику операции по двести граммов водки, и партизаны двинулись в
