Ржегову и Аничку, жену молодого Ржеги, чуждаются они людей.
Углежоги не выходили из головы Целерина. Он стал расспрашивать о них и Рейзку.
— Ржеги, — сказала она, — жестоко расправляются с немцами, мстят им за свое горе. Выслеживают немецких солдат, завлекают их в лес, а там нападают на них и убивают.
Ночью Целерина и старуху разбудил тревожный стук в дверь. Едва знахарка отодвинула щеколду, как в хижину ввалился какой-то страшный человек, таща на себе другого. Это был углежог Ржега. Он принес раненого сына.
Старуха молча отвернула рубаху у раненого. Грудь у него была красной от крови.
Всю ночь отхаживала старуха молодого углежога. Старик словно изваяние сидел на корточках у стены и неотрывно глядел на сына.
— Ну вот видишь… нашел ты все-таки дорогу к людям, — корила его старуха. — Вот видишь… без людей не обойтись… Собственной жизни вы не жалели, что верно, то верно… Но что с того? Одним зло не истребить…
За жизнь молодого углежога старуха боролась до рассвета, но он все же скончался.
Старик подошел к сыну, взял его холодную руку в свои ладони и долго держал ее. Ни одна слезинка не скатилась по его бороде. Потом молча вышел…
Задыхаясь, вбежала в хижину Рейзка. В лесу она наткнулась на старого углежога — висит на дереве.
В тот же день Целерин отправился на Вартовну.
День был пасмурный. Небо словно мраморное от затянувших его сероватых облаков и тумана. На холме — тишина…
Партизаны с Вартовны, перебираясь через липтальский заповедник на гоштялковский склон, наткнулись на группу немецких солдат. Это были совсем пожилые люди. Они мирно сидели на меже, бросив винтовки на траву. Сдались при первом же окрике. Партизаны, как правило, немецких солдат в плен не брали — что с ними делать в лесах? Оставалось одно — пуля. Но на этот раз им не хотелось прибегать к оружию. Это были австрийцы. Они молили сохранить им жизнь и клялись, что никогда не стреляли в партизан. И действительно, стволы их винтовок были ржавые. Это и спасло их.
На обратном пути партизаны попали в перестрелку. Гитлеровцы, видимо предупрежденные австрийцами, поджидали их в засаде. Партизаны разбежались в разные стороны. Но Вчераржа немцы все же настигли. Они застрелили его на бегу.
В нескольких десятках метров от трупа Вчераржа залегли Танечек и Буковян. Но в скором времени им пришлось бежать, и они потеряли друг друга.
Партизаны встретились на холме у расщепленной сосны. Первым туда добрался Буковян. Он-то и собрал остальных. В траве у дерева лежал Танечек. Руки связаны. На потертом пальтишке на груди мелом начерчен круг, чтобы карателям легче было целиться.
Уронили украдкой слезу даже самые твердые ребята. Постояли над ним молча. Цыра глубоко вздохнул, а потом тихонько запел старую песню про разбойников.
Поглядели партизаны друг на друга и только теперь заметили, что недостает не только Вчеларжа и Танечека, но и Помарыни.
Помарыня долго плутал по лесу. Наконец набрел на засыхающий ручей и зашагал по его течению. Вскоре из полумрака, царившего под сенью деревьев, выбрался в долину. Потом поднялся на склон горы, обращенный к югу. Здесь было тепло и тихо. На луговине стояло пять вековых лип. Подойдя вплотную к деревьям, Помарыня увидел деревянный домик. Окликнул хозяев, но никто не отозвался. Он вошел внутрь и увидел горницу с почерневшими балками и картинками из священного писания в углах под потолком, Помарыня вышел и присел у стола в тени лип. И вдруг сухо треснул выстрел и время для Помарыни остановилось. Его простреленная голова опустилась на истлевшие доски стола…
У Матея, отсиживавшегося у Сиротяка, пробуждалось нетерпение. Трофим наблюдал за ним, думал, чем все это кончится. А Матей все чаще заводил разговор о Вартовне. Вспоминал всякие истории. Но о Марте ни словом не обмолвился.
В это время Сиротяку сообщили, что в остравском гестапо расстреляли его брата, арестованного в прошлом году. Несколько дней слонялся хозяин по усадьбе, как приблудный пес. Минуты не мог усидеть на месте.
— Матей! У нас в горах люди большой гнев против немцев имеют. Может, надо что сделать, чтобы зря он у них не выкипал?!
И создали они ячейку сопротивления. Пришли парни из грубольготских вырубок, с выселок вокруг Руждьки. И сосед Кубеша пришел. Как потом выяснилось, кое-кто в округе уже давно знал о Матее и Трофиме.
На первом же собрании решили, что будет хорошо, если Матей свяжет их с вартовнинской группой. Матей даже пообещал, что в дальнейшем их ячейка присоединится к партизанской бригаде.
Крестьяне ушли, а Трофим пристально посмотрел на Матея. Чесался у него язык сказать своему командиру: «Ну как же это? Ведь ты, Тимка, не хотел подчиняться бригаде. Забыл уже про то, как мы задумали провозгласить свое партизанское правительство? Забыл, как с Мурзиным у Горнянчина втыкали ножи в стол?» Но промолчал.
Матей ничего не знал о судьбе отряда на Вартовне. Послал Сиротяка во Всетин, чтобы тот нашел там связного. Задача была не из легких. Шофер оружейного завода Бенешек арестован, а Старыхфойту в горах. Там же Дворжищак, Заиц и Вчеларж. Это Матей знал. К счастью, он вспомнил про всетинского зубного врача, который поддерживал с ними связь. Сиротяк вернулся с просверленным зубом — поручение выполнил. Так Матей и Трофим дали о себе знать партизанам.
Когда же Сиротяк вернулся после второго визита к зубному врачу, с ним пришел Филек Зесече. Принес белье, башмаки и оружие. Трофим стал допытываться у Филека, как они там живут на Вартовне, и Филек рассказал всю правду.
Слушая его, Матей расчувствовался. Когда же услышал про гибель Танечека, Вчеларжа и Помарыни, вскочил и сказал решительно:
— Мы должны вернуться, Трофим, и немедленно!
— Немедленно не выйдет, — возразил Филек. — В Сыракове засели немцы с двумя пулеметами. Зачем рисковать. Переждем два-три дня…
Несколько дней и ночей восемь немецких солдат следили за шоссе, проходящим мимо Сыракова. А когда ушли, прибыла грузовая машина всетинского оружейного завода, и с нее спрыгнули Матей и Трофим. Козьей тропкой поднялись на гору. Прихрамывающий Мател опирался на Трофима. На Вартовну он возвращался радостный, успокоенный.
Вода на оттаявшем склоне Вартовны, вчера еще такая тихая, сегодня бьет ключом.
У трухлявой старой вербы, которая все же снова зазеленела, сидит на берегу речки Фанушка. Сидит печальная, склонив голову над водой. Всхлипывает и глубоко вздыхает.
К ней подсаживается, перейдя реку вброд, Старых-фойту. Обнимает ее за талию.
— Вернулся?
— Вернулся, Фанушка. Как же иначе… А ты что, хочешь целое озеро слез выплакать и броситься в него…
Они разговаривают, но не смотрят друг на друга. Взгляд их прикован к воде, кружащейся в водовороте.
— Давай, Фанушка, не ссориться. Мы же любим друг друга…
Она прильнула к нему. Так и сидели они, мерно покачиваясь из стороны в сторону, словно успокаивая друг друга.
— И ребенку я рад… — сказал он немного погодя. — Даже если бы он был от Лома.
Фанушка выпрямилась.
— Что ты говоришь!
Старыхфойту растерялся.
— Что говорю?.. Каждому дорог свой…
