богатства. Здесь все продается и все покупается: кресты, молитвенники и бульварное чтиво, всевозможные ткани и какие угодно меха, пальто, костюмы и платья последней парижской моды. На витринах возвышаются шоколадные горы, рог изобилия извергает потоки конфет, вращаются полки с многомедальными винами. Разгуливают по ярмарке нарядно одетые женщины, готовые удовлетворить любой вкус и возраст.
Воспринял увиденное как овеществленные деньги, с ними нет ничего недоступного. Его ум, его знания должны обернуться деньгами, большими деньгами — десятками тысяч, сотнями тысяч крон. Тогда будет Вена и будет Париж. Вспоминаются рассуждения местечковых философов: «Париж, конечно, первый город Европы, Вена, допустим, — второй, тогда третий — Львов и никак не иначе».
С первобытной жадностью познает необыкновенные развлечения Львова, греховную сладость афишируемых всюду соблазнов. Знакомится зрительно, не решается к ним прикоснуться. Не только страшится расходов, не смеет переступить местечковый предел.
До Львова только слыхал о кино, во Львове пять кинотеатров дают по одному сеансу в течение дня. Как же не посмотреть это чудо! И как посмотреть, за хороший билет надо отдать крону двадцать геллеров, отец столько отпускает на день. Все же пошел, по пожалел истраченных денег. Тридцатиминутной «Любви в понедельник» оказалось достаточно, чтобы вместе с любовником дойти до постели красавицы.
На следующий день отправился в еврейский театр, на пьесу «Скачи в постель». Не понравился бездарный цинизм, театр должен быть театром, постель — постелью, а это — ни то и ни се. Есть во Львове другие театры, кабаре, казино, но его опыты на этом не закончились, он же не Ротшильд.
Какие во Львове еще развлечения? Прочел в газете, что за сутки жители города выпивают 3661 литр водки, 237 литров рома и ликера, 2309 литров вина, 657 литров меда и 33000 литров пива. Пусть пьют, ему эта блажь ни к чему. Популярно еще одно развлечение, продаваемое в публичных домах на площади святой Магдалины. И он бы сходил на площадь святой Магдалины, но сын Менахема Ротфельда не может себе такое позволить. Другое дело — визит к врачу! Слава богу, избавлен от такого расхода. Во Львове врачей намного меньше, чем проституток, визит к ним значительно дороже. На весь город — семь окулистов, девять акушеров, несколько десятков других специалистов. К врачам обращаются богачи, остальные просят исцеления у бога. У него же вымаливают помощь при всех других бедах. Больше не к кому обращаться, земные власти не помогут, в городских хрониках зафиксирован лишь один случай, когда магистрат проявил свое доброе сердце. В 1625 году городские советники решили выдавать ежеквартально десять злотых вдове, у которой татары убили мужа, разграбили дом, саму долгое время держали в неволе. За первый квартал выдали сполна, за второй — семь злотых и больше ни гроша. А бог никому не отказывает, по сходной цене хотя бы наделяет надеждами. Львов не обделен божествами, три конкурирующих архиепископа-митрополита и раввинат господствуют над пьющими, читающими, идущими в кино, казино, театры, бордели, над пешеходами и едущими в экипажах, трамваях.
У Адольфа Ротфельда нейтральные отношения с богом. После истории с талесом долгое время в синагоге испытывал чувство неловкости, однако не пропускал богослужения. Уже понял: чем меньше совести, тем больше показного благочестия — одежды, скрывающей неприличную наготу.
За мысли и неведомые проступки не судят, явные — никогда не прощаются.
Во Львове можно не ходить в синагогу, никто не заметит. И все же после театра посетил «Золотую розу», из любопытства. Еще бы, эта синагога — архитектурный шедевр, воздвигнутый христианином Павлом Римлянином в 1582 году.
На этом закончилось знакомство со Львовом, началась учеба на правовом факультете университета имени короля Казимира.
На улице святого Николая в тесных и мрачных университетских аудиториях преобладают юристы — их больше, чем студентов трех остальных факультетов. Господствует польская речь, винерманы{8} говорят по-немецки, многие щеголяют старомодной латынью.
Как забавную игру воспринял корпоративные правила, ритуалы, обычаи, шапочки. Так же отнесся к свободному посещению лекций. Нелюбимых профессоров слушают два-три студента, остальные знакомятся с ними на летних экзаменах. Для богатых бездельников четырехлетний срок обучения может стать пожизненным, а студенчество — суррогатом дворянства. Такой путь для него исключается, лекции посещает аккуратно, учеба в Австро-Венгерской империи и без того весьма продолжительна и дорога: четырехклассная школа, восьмиклассная гимназия, аттестат зрелости.
Ротфельд сдружился с Генрихом Ландесбергом — сыном удачливого львовского коммивояжера, основавшего торговую фирму. Взгляды Ландесберга притягивают своей необычностью, иногда кажутся кощунственными. На всю жизнь запомнился первый разговор о предстоящей карьере.
— Кто больше всех кричит о борьбе за права евреев? — спросил Ландесберг.
Тема не новая, об этом не раз толковал с соучениками по Стрийской гимназии, и теперь философствует о назначении еврейской интеллигенции.
— Чепуха! — прервал Ландесберг. — О борьбе за еврейские права кричит тот, кто не способен стать коммерсантом.
— Это как понимать?
— Были бы способны, шли бы по столбовой дороге к богатству, — объяснил Ландесберг. — Нет коммерческой смекалки, приходится обходными путями достигать положения.
Вспоминается, как избирал путь адвокатской карьеры, не удержался от искушения познать до конца нового друга.
— А ты?
— И я не способен к коммерции, поэтому решил стать юристом, — ответил без стеснения Ландесберг и тут же добавил: — Мы очень нужны коммерсантам, богатство не делают в белых перчатках.
Для него, выращенного на местечковых традициях, прикрывающих жадность показным благочестием, откровения Ландесберга показались недопустимо циничными. Наверное, бравирует, не может еврей быть безразличным к положению евреев.
— Так как же все-таки ты относишься к борьбе за еврейские права?
— Как к самой крупной коммерции, — спокойно ответил Ландесберг.
Книга Теодора Герцля «Еврейское государство» уже несколько лет пылится на книжных прилавках. Не интересует евреев-рабочих и евреев-ремесленников, покупают купцы, предприниматели, интеллигенты. «Еврейское государство» покупают не только сторонники сионистской идеи, многие развлекаются занимательным чтивом. Может, поэтому первые сионистские газеты «Восток» и «Хашахор» издаются на польском, «Тагблатт» — на презираемом «жаргоне». Львовских почитателей сионизма не влечет Палестина, на ее одичавшей земле, в небольших мифических городках проживает около пятидесяти пяти тысяч евреев, мало чем отличающихся от других семитских племен. Как он, Ротфельд, относится к Герцлю? Еще не решил. Интересно, почему Ландесберг считает сионизм коммерцией. Верит ли он в эту коммерцию?
— Пока не верю! — заявил Ландесберг. — Дело не в сионистах, на их идеях далеко не уедешь. Менахем Уссишкин, Иосиф Аронович и Арон Гордон предлагают заселять Палестину еврейскими колонистами, скупать арабские земли «дунам за дунамом, коза за козой». В местечках козу называют еврейской коровой, кормит кое-как бедноту, но как такими «коровами» завоевать Палестину? — шутливо спросил Ландесберг. — Сколько потребуется тысячелетий, чтобы скупаемые дунамы — одна десятая европейского гектара — превратились в тысячи государственных километров?! И еще мне не ясно, где найти идиотов, желающих сменить жизнь в Европе на бесплодные пески Палестины?!
Мысли Ландесберга пронизаны практическим смыслом, но на 5-м сионистском конгрессе рассуждали иначе! Конечно, можно остроумно порассуждать о козе и дунаме, но в дело включились миллионеры и финансисты, создали «Еврейский национальный фонд», предназначенный для скупки палестинских земель в «неотчуждаемую собственность еврейского народа». Напомнил Ландесбергу, тот спокойно ответил:
— Вот это я и называю «крупной коммерцией». Может, в решении конгресса сочетается сказка и суровая правда заказчиков сказок — еврейских владык современного мира?!
— О ком ты? — не понял Ландесберг.
— О Ротшильдах и других богачах, желающих организовать в Палестине весьма выгодный бизнес, — отцовской мудростью просвещает Ландесберг наивного провинциала. — Знаешь ли ты, что из себя представляет Суэц?
— Конечно! — вызвал обиду школьный вопрос, заданный пренебрежительным тоном. — Об этом канале — инженерном чуде прошлого века — рассказывается в учебниках географии.
