дань уважения учителю, обоснованна полагая, что этим прежде всего выставляет себя в лучшем свете. Сейчас не удержался. Не потому ли, что непрактичный и далекий от жизни Люксембургский проник в суть его деятельности и раскрыл ее перед подчиненными во всей ужасающей оголенности?!
«Какую суть, перед кем раскрывал? — насмешливо разглядывает Ландесберг полных равнодушия юденратовских служащих. — Они только и думают, как прожить за счет ближних, а на все остальное плюют. Таковы все евреи общины, которых так страстно защищает метр вместо того, чтобы защищать свою жизнь».
Чем более несправедлив человек, тем в большей несправедливости готов обвинить окружающих и этим возвысить себя над собственной подлостью. Ландесберг глушит свою совесть, а она не дает покоя. Снисхождением к жалкому старику, не способному использовать для своего блага их прошлые отношения, пытается обмануть совесть.
— Дорогой учитель, простите, погорячился, не выдержал вашей несправедливости. Узнаете, что мы делаем для спасения евреев, измените мнение. В правовом отделе вас ждет достойная должность, еврейская община не сможет без вас обойтись.
Трое служащих юденрата и фирмы «Ландесберг и Шмулевич» удивлены беспримерным и убыточным чудачеством шефа. Еще более удивились, когда Люксембургский ответил:
— Не могу принять вашу милость, это все равно что вступить в банду убийц. Всю свою долгую жизнь прожил на основе законов. А вы, законник, пошли в услужение к преступникам.
Поклонился Люксембургский и вышел. Довел свой протест до конца, не пошел к эшелону. Уединился в квартире, дописывает монографию «Гай Юлий Цезарь — государственный деятель, правовед и политик», сравнивает античность и современность.
Люксембургский не делит человечество на низшие и высшие нации, основой государства считает классовый мир, сотрудничество работодателей и работающих. Его Цезарь — геополитик, сливший в единое целое Рим и провинции. Борьба классов, по Люксембургскому, — причина гибели Римской империи, национальная и классовая вражда — главная беда современного человечества. В равной мере считает неприемлемым националистические и коммунистические доктрины, ограниченные узкими рамками нации и класса. Германский нацизм воспринял как пережиток первобытного времени — как социальную болезнь людей, не сумевших дотянуться до гигантского взлета цивилизации. Когда нацистский психоз поразил всю Германию, Люксембургского охватило смятение, горестно размышлял о том, кто победит: цивилизация или болезнь, поражающая все новые страны и, казалось бы, защищенных от этой болезни культурных людей.
Вкладывая свои мысли в жизнеописание Юлия Цезаря, адвокат Люксембургский ждет своей смерти. Думает о том, как встретит юденратовских служащих, что им скажет и смогут ли они после этого жить…
Не пришли чиновники юденрата — явились полицаи с юденратовским списком, обшарили комнаты, рассовали что могли по карманам.
Вахмистр украинской полиции скомандовал:
— Хватит, еврей, марать бумагу, пойдем прогуляемся!
— Разрешите взять с собой рукопись, — достает Люксембургский портфель, чтобы вложить монографию.
Пощупал вахмистр листы, неодобрительно покачал головой, швырнул рукопись на пол.
— Толстовата бумага, не годится для отхожего места. Вывели Люксембургского из квартиры на улицу и толкнули в колонну обреченных на гибель.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В большом губернаторском кабинете неуютно себя чувствует старинная французская мебель: инкрустированный перламутром и костью письменный стол, изящные хрупкие кресла известного Буля. Не гармонируют со стилем Людовика XV длинный стол у окон и стоящие вдоль него казенные стулья с высокими спинками, обитые коричневой кожей. На противоположной стене «Прекрасная дама» Рейхана удивленно разглядывает клок редких волос, свисающих на злые глаза всемогущего фюрера.
Под портретом Гитлера сидит губернатор Карл фон Ляш, с другой стороны письменного стола насупился начальник СС и полиции дистрикта бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции Фриц Катцман.
Вертит Ляш зажигалку в виде женской фигурки, ставит то на ноги, то на голову, гладит красивую грудь, пальцем жмет на сосок.
Катцман раздражен возней Ляша. Как он смеет так пренебрежительно относиться к нему, полномочному представителю рейхсфюрера Гиммлера. Давно пора выяснить отношения, теперь есть для этого повод.
— Герр губернатор, если не передадите СС все полномочия по еврейским делам, ничего не получится с организацией гетто, — констатирует Катцман повышенным тоном.
— Почему не получится? — Ляша заинтересовали ягодицы фигурки.
— Потому что возвращенцы{29}, пионерские фирмы{30} и прочие немецкие дельцы вступают во всевозможные сделки с евреями, за огромные деньги дают справки о «выполняемых важных работах», прячут евреев, спасают бездельников.
— Если вам верить, так все предприниматели, приехавшие осваивать новые немецкие земли, — проходимцы и жулики, — поставил Ляш фигурку на стол, грудью к себе, ягодицами — к бригаденфюреру Катцману.
— Не все, встречаются и честные люди! — зло хмыкнул Катцман.
«На что намекает, чего добивается? Ясно чего, власти и еврейского золота. Хочет взять реванш за пощечины, полученные от генерал-губернатора. Это хорошо, что взвинтился, сейчас выложит карты на стол». — Снова Ляш вертит фигурку, теперь его заинтересовали щеки и нос.
— Не следует, бригаденфюрер, так сгущать краски и не советую из-за ничего не значащих мелочей пытаться принизить титанический труд немецких промышленников, создающих новую национальную экономику края.
— Ничего не значащие мелочи! — повторяет взбешенный Катцман. — Эти «мелочи», если все это не пресечь, уничтожат немецкий порядок, Галиция так и останется краем жидовских гешефтов. Дошло до того, что гешефтмахеры лезут в дела СС и полиции. Совсем недавно полиция задержала двух богатых евреев — они подлежали отправке на строительство стратегической шоссейной дороги. Чтобы выкрутиться, предъявили фальшивые справки, что работают сторожами на скотобойне. Два еврея — чепуха, казалось бы, не о чем говорить! А какой поднялся шум! Владелец скотобойни «пионер» Шмальц имел наглость прислать из Берлина моему комиссару по еврейским делам — унтерштурмфюреру Леннерту телеграмму с просьбой до его возвращения «не трогать» евреев.
— Шмальц зря поднял трезвон из-за этих евреев, но чепуховая телеграмма не дает оснований для столь трагических выводов.
— Не дает оснований! — ухмыляется Катцман. — Произведенным расследованием установлено, что Шмальц устраивал самые невероятные спекулятивные сделки с евреями. За это арестован, и дело передано в прокуратуру.
— Что же, дорогой мой, из этого следует? — с барской снисходительностью вопрошает фон Ляш, разглядывая своего собеседника с нескрываемым любопытством. «В этом весь Катцман! — думает он. — Собирает никчемные факты, а суть упускает. Примитивный живодер, и это неплохо. Добавим еще немного сарказма и потолкуем на доступном для него языке». — Итак, вы установили, что два хитрых еврея обманули простодушного Шмальца, — так разве это событие? Евреи обманули Христа, пострадавшего значительно больше, чем Шмальц. Допустим, изловите еще двух-трех промышленников, соблазненных евреями, — разве суть в этом?
— А в чем? — ехидно улыбается Катцман.
