государства, устанавливаются границы, обведенные надежными каменными и деревянными стенами. Уясняете, что это значит для вас? Отныне ни один желающий свести счеты с евреями и ни один хулиган не сможет проникнуть в еврейский район, превращенный в неприступную крепость. В районе только ваша власть и ваши полицейские силы. Но и еврей не сможет высунуть свой длинный нос за пределы района. С внешней стороны стены вашей крепости будут охраняться нашей украинской полицией. Это должен знать каждый житель района, ибо даже среди евреев встречаются дураки. Пусть же помнят, что драгоценные еврейские жизни охраняются только до пограничной стены. Только! Евреи, как и раньше, будут работать на городских предприятиях. Могут найтись и такие умники, которые попытаются бежать с предприятий в арийский район. Более того, могут найтись и арийцы, которые за деньги или по глупости попытаются спрятать еврея. Не спрячут — у нас кругом есть глаза, а за нахождение в арийском районе устанавливается смертная казнь — евреям, проживающим там незаконно, и тем, кто их прячет. Вы, господа, — законные жители арийских районов, ваши квартиры под нашей охраной, даже на улицах вас охраняет немецкая власть. К сожалению, не на тротуарах — на мостовых.
Разглядывает Ландесберг коменданта, все более и болев просвечивается его характер. В рассуждениях о «еврейской крепости» и «силах полиции», даже о привилегиях еврейских жителей арийских районов наряду со здравыми мыслями звучит плохо скрытая издевка. Не над ними — над всеми евреями. Нелегко будет с новым шефом, ой, нелегко!
Ротфельд об этом же думает. И еще думает о том, что ни к чему ему арийские мостовые — в его распоряжении будут еврейские тротуары и юденрат.
— Чем еще надо немедля заняться? — переходит Силлер от привилегий к дальнейшим задачам. — Надо срочно готовиться к передаче немецким властям еврейских квартир, магазинов и предприятий. Если кто-нибудь попытается растащить бывшее еврейское, а ныне немецкое имущество, даже мелочь, продать или испортить, его ждет строжайшая кара. Да-да, господа евреи, увозить из города в еврейский район можно будет только по этому перечню, — передает Силлер Ротфельду листок с немногими строчками, однозначными и двузначными цифрами. — Только по этому перечню, все остальное — собственность рейха. За ущерб, причиненный немецкому имуществу, отвечают не только бывшие собственники — всей еврейской общине придется платить и немало. Учтите и сделайте так, чтобы платить не пришлось. Продумайте и спланируйте размещение новых жителей в еврейском районе, это, как я понимаю, нелегкая задача. Ничего, не допускайте излишеств и справитесь. И очень важно своевременно и с размахом организовать похоронное дело. Вот, пожалуй, и все. Может, ко мне есть вопросы?
— Я не совсем понял, как мы сможем обеспечить передачу еврейских квартир в арийских районах и как будет организовано продовольственное снабжение еврейского жилого района… — Ротфельд не видит никакого просвета для разрешения этих задач. Как сможет юденрат обеспечить передачу еврейских квартир, если еврейский чиновник не вправе свободно передвигаться по тротуарам арийских кварталов? Как кормить евреев в гетто, если еврейские владельцы магазинов должны сдать даже имеющиеся запасы товаров? Кто и чем станет снабжать?
— Господа, мне за вас стыдно! — Силлер укоризненно покачал головой. — С вашими знаниями и вашим житейским опытом вы просите совета у офицера СС, не искушенного в подобных делах. Надеюсь, не ради издевательства! Нет, давайте уж так, как договорились. Вы — действуйте, я только оцениваю ваши деяния. Уверен, прирожденные торгаши и проныры организуют магазины в еврейском районе. Городская управа будет выделять для еврейского района продукты, конечно, по нормам, установленным для еврейского населения. Надеюсь, теперь все ясно. Прощайте, господа, через двое суток доложите мероприятия по организации вашего жилого района.
Из комендатуры пошли в юденрат. Сидят в кабинете у Ротфельда, говорить неохота.
«Что последует за созданием гетто?..» — горестно думает Ротфельд. Ему легко представить, какова будет жизнь в «еврейской крепости», как разместится почти половина населения города в кварталах, составляющих его двадцатую часть! И не трудно представить, какое будет снабжение, если все эти месяцы арийцам ничего не дают кроме хлеба. Так арийцы хоть могут покупать продукты на рынках — жители «еврейского района» лишаются и этой возможности. Губернатор сообщил как о большой привилегии, что еврейским жителям арийских районов разрешат делать покупки на рынках от двенадцати до четырнадцати, и пошутил: «До двенадцати на рынках будут орудовать ваши кухарки. Слышал, что на этих должностях евреи всегда держат ариек». Да, право на жизнь в арийском районе действительно может стать привилегией, и большой привилегией. За губернатора надо держаться, спасение только в его доброжелательности. И, как всегда, бесплатного доброжелательства нет и не будет. Губернатор не требовал благодарности, однако сказал: «Как понимаете, больше встречаться не сможем. О ваших пожеланиях прошу информировать Граббе, а он будет вас информировать о моих пожеланиях!».
Граббе сообщил о пожеланиях Ляша. Губернатор — высшая власть, но все же ошеломила многомиллионная контрибуция, так деликатно назвали это джентльменское соглашение. Придется платить! Жители гетто заплатят за спокойную жизнь, обещанную в «еврейской крепости», еврейские жители арийских районов заплатят за то, чтобы не жить в этой «крепости». Щедро придется платить, большую часть контрибуции надо внести драгоценными металлами и твердой валютой. Об этом еще не говорил с заместителем. Почему? По той же причине, по которой Ландесберг не афиширует свои тайные связи. О встрече с губернатором этот хитрец никогда не узнает, а о контрибуции пока толковать ни к чему. Граббе предупредил, что нельзя приступать к сбору денег и ценностей, пока не будет приказа о создании еврейского жилого района. Надо так собрать контрибуцию, чтобы даже тень не упала на губернатора. Прощаясь, Граббе похлопал его по плечу и сказал: «Попав в кабалу к искусному финансисту, не знаешь, когда кончается выплата одного долга и когда начинается выплата следующего. В нынешнее время у еврейских финансистов — самое выгодное положение. Столько контрибуций, что сам черт ногу сломит!». Надо действовать умно, иначе вместо милости — гибель. Участвуют ли в этом деле СС и полиция? Какое это имеет значение? Хозяин снимает банк — помощники и прочие слуги могут только смотреть и облизываться. Придется все же дать понять Ландесбергу, о чем идет речь, невозможно обойтись без его помощи. Ландесберг тоже хочет жить в третьем районе: не в его интересах лишиться своих привилегий и стать гибнущим жителем «еврейской крепости». Очевидно, дела у него неважнецкие: сидит и молчит, никак не очухается от «милой» беседы с Силлером. Весть о создании гетто была для него неожиданной — громом среди ясного неба. Не закончились ли его тайные связи?
Седьмого ноября в обычное время Краммер идет за газетами, вспоминается седьмое ноября сорокового года. Он и Наталка стояли недалеко от трибун — полноправные участники великого праздника. По улице Первого мая шествовали радость и счастье, в бесконечных колоннах шли вершители судеб освобожденной от рабства Галиции. И сегодняшний день!
Купил Краммер газеты, на первой странице «Львивських вистей» выделяется набранный жирным шрифтом заголовок: «Крах революции». Какой крах? О чем идет речь? В статье берлинского корреспондента сообщается: «В Москве на Красной площади каждого 7 ноября происходили величественные военные парады. В этом году, в 24-ю годовщину Октября, всех этих декораций не будет. В Москве — фронт, в Ленинграде — фронт. Сталин будет праздновать 24-ю годовщину Октября не как хозяин Московского кремля, а уже как эмигрант, пока что на своей территории…». Неужели правда? Неужели фашисты в Москве? Быть такого не может!.. А вдруг? Неделю тому фашистские газеты писали, что из трехсот советских дивизий двести шестьдесят разгромлены, ликвидация остальных — дело ближайшего времени. Если пришло это время — надеяться не на что, лучше сразу в могилу.
Не сообщают газеты о захвате Москвы, — может, фашисты похвастали? Чем хуже жить, чем страшнее бесконечно идущие беды, тем больше хочется отдалиться от них, хоть ненадолго забыться. Решил отметить 12 ноября — двадцать четвертый день рождения Наталки. Посоветовался с Фирой, стали готовиться к празднику. Праздник в аду? И тут нужен какой-то просвет, иначе непосилен груз горя.
На Краковском рынке Фира выменяла за пару белья и почти новые брюки два килограмма муки и килограмм говядины. Приготовила именинный пирог, будет шикарный ужин.
В Наталочкин день Фалек проснулся раньше обычного, тщательно выбрился, начистился и пошел на работу. В одиннадцать пошел за газетами. Носятся по Замарстыновской люди, руками размахивают, о чем-то шумят. У газетного киоска извивается бесконечная очередь, небывалая, — все же не хлеб, а газеты. Что-то случилось! Неужели немцы взяли Москву?! Может, ворвались в Ленинград?! Вчерашние газеты сообщили о
