Песню сменяют ораторы. С самодельной трибуны один за другим требуют права для рабочих: восьмичасового рабочего дня, десятипроцентной надбавки к зарплате, страхования от травматизма…
Все же выбрались из толпы. Заглушая свой страх и стыд за него, злятся на тех, кто на площади. Как законники, обсуждают и отвергают услышанное — нет и не может быть прав вне закона. Требования примитивных людей противоречат элементарному здравому смыслу, осуждаются не только университетскими профессорами — всеми учеными авторитетами мира.
— Не испортила чернь настроения? — выясняет Ландесберг у приятеля.
— Со времен Рима толпа требует хлеба и зрелищ, — с напускным спокойствием отвечает Ротфельд.
Весь путь до борделя прошел в обсуждении невиданных доселе событий.
— Чернь посягает на основы любого культурного общества, — заявил Ландесберг. — Начиная с античных времен, никем из юристов не оспаривается свобода сторон — предпринимателей и работников. Каждый предприниматель волен давать или не давать работу, назначать цену работы, устанавливать, сколько часов надо работать за эти деньги. Иначе невозможен прогресс, каждому хочется работать меньше и получать как можно больше. Если пойти на такое — немыслима конкуренция, наступит всеобщее разорение.
И для него, Ротфельда, это бесспорно. Профессор Малиновский в своих лекциях по гражданскому праву правильно исходит из того, что экономическая деятельность возможная лишь как результат договора — соглашения сторон. Требовать, заставлять при помощи угроз и силы принять неприемлемые условия — это незаконное посягательство на законную деятельность.
События на площади Гасевского еще долго обсуждаются в университете и дома. Квартирохозяин пан Вайман, владелец салона и портняжской мастерской «Элегант», потрясен черной неблагодарностью не чьих-нибудь — собственных голодранцев:
— Я, еврей, даю кусок хлеба евреям — и такая вот от них благодарность! Тоже драли горло на площади, им и этого мало. Бастуют с бездельниками других мастерских. Сумасшедший дом, евреи смешались с украинцами и поляками.
Здравым смыслом возмещает пан Вайман отсутствие юридических знаний, душою воспринимает эрудицию своего постояльца. Обоих возмутило, что из-за бездействия власти бесправие захватило респектабельный центр, тысячи рабочих заполонили Марианскую площадь. Потеряв чувство меры, предъявили несуразные требования не только к дельцам и промышленникам, даже к своему императору. Темные люди, не умеющие написать свое имя, потребовали всеобщего избирательного права для украинцев и других угнетенных народов, для женщин. И тогда на беззаконную силу власть ответила силой закона. Для разгона толпы конная полиция пустила в ход сабли. Трупы и раненые должны вразумить неразумных. Не вразумили. Сорокатысячный трудовой Львов снова вышел на улицы, буря народного гнева сотрясла сейм и наместничество. Войска и полиция разогнали рабочих.
Против бастующих и митингующих все чаще направлялись войска. Эскадроны гусар, жандармерия и полиция атаковали толпы рабочих, шашки и пули не могли сломить безоружных. Разгоняли, а сломить не смогли.
Как он, Ротфельд, отнесся к этим событиям? В гибнущих людях было что-то страшное, пугали своим фанатизмом. Не раз думал, что произойдет, если эта неуемная сила выступит против евреев. Успокаивал себя тем, что среди фанатиков немало евреев, но это не успокаивало. Антисемитизм набирал силу, власть и христианская знать, желая достичь результатов, уже недоступных войскам и полиции, переключала гнев толпы на евреев. Благонамеренные газеты и благонамеренные ораторы твердили, что во всех бедах виновны «кровососы-жиды», призывали к бойкоту «еврейских товаров».
У пана Ваймана сложные взаимоотношения с антисемитизмом, не скрывает:
— Антисемитизм — это плохо и это же хорошо. Почему плохо — ясно, а почему хорошо? Очень промывает мозги моим голодранцам. Теперь ценят работу у своего человека.
Антисемитизм стал модной темой и на правовом факультете. Профессор Каревич прочел публичную лекцию «Красный катехизис социалистов». Рост рабочего движения и социалистических идей объясняет еврейскими кознями.
— Евреи натравливают социалистов на антисемитов, ибо желают, чтобы христиане воевали друг с другом, а не отражали их происки, — утверждает профессор Каревич и разъясняет: — Кто такие антисемиты? Это люди умеренных взглядов, более или менее зажиточные, стремящиеся своим трудом создать обеспеченное существование. Желающие правильно разобраться в общественных отношениях должны исходить не из ложного учения Маркса, а из «Основ этики» Фридриха Паульсена, доказавшего, что знания и деньги одних и труд других являются двигателями прогресса.
После лекции студент Пилипив вежливо спросил профессора:
— Возможно ли умного превратить в дурака?
— Невозможно! — учуял подвох профессор Каревич. — Дураки — тоже сословие и, судя по вашему вопросу, — самое стойкое, непреходящее.
Хохочут корпоранты-поляки, вовсю аплодируют. Повернулся Пилипив к корпорантам, разглядывает, будто впервые увидел, поклонился профессору и вежливо констатирует:
— Очень точный ответ. Однако у сословия дураков не только антисемитская вера, но и умные предводители. Лишь в одном пан профессор ошибся: невозможно вопреки установленному вами сословному делению и нас обратить в дураков.
Вскочили студенты, в шуме и гаме раздается: «Позор!». С одинаковым энтузиазмом кричат сторонники и противники взглядов профессора. Перепалка перешла в рукопашную, закончившуюся появлением полиции.
Неприлично переносить в храм науки приемы уличных и ресторанных ораторов, профессор Каревич перешел допустимый предел. И все же университетская власть поспешила замять это дело, и лекцию издал католический центр Галиции отдельной брошюрой.
Когда Ротфельд стал выяснять мнение Ландесберга о профессорской лекции, тот ответил кратко и четко:
— Надо вступать в сионисты!
— Ты же утверждал, что еще неясна ситуация. Была неясна, прояснилась. Общество рвется на части, противостоящие силы рассредоточиваются по национальным домам, превращая их в крепости. Так поступают поляки, украинцы, евреям тоже надо собираться в своем доме, иначе останемся незащищенными от оскорбительных и несправедливых нападок.
Согласился с Ландесбергом, в этот же день сообщили о своем решении Шмораку — студенту четвертого курса, сеньору{9} факультетской сионистской организации.
С неизменной иронией Ландесберг шутливо заметил:
— Профессор Каревич убедительней пропагандирует сионистские идеи, чем вы, мой сеньор.
— Некоторые, получая пощечины, лучше воспринимают идеи, — не остался Шморак в долгу. — Не беда, за битого двух небитых дают!
На следующий день Ротфельд и Ландесберг явились в ресторан на улице Бернштейна (еврейская музыка в исполнении скрипача Тетельбойма и кашерная кухня).
В зале только члены факультетской сионистской организации — восемнадцать студентов. Посторонним путь преграждает табличка на двери: «Свободных мест нет!».
Сеньор Шморак представил двух новых членов, провозгласил поздравительный тост.
Умолкли приветствия, Шморак провозглашает еще один тост:
— Хочу выразить благодарность профессору Каревичу, доказавшему, как никто другой, правоту нашего Ахера. Пусть после профессорской лекции кто-нибудь осмелится опровергнуть, что ненависть к евреям заложена в каждом христианине и преодолеть ее невозможно.
Снова выпили. Не за здоровье Каревича — за то, чтобы его антисемитские речи будили самосознание евреев.
Постучал Шморак ножом по графину, восстановил тишину:
— В наше братство сегодня вступили не зеленые новички, а зрелые мужи. Попросим поделиться своими ценными мыслями лучшего факультетского эрудита Генриха Ландесберга.
