Задание, которое получил Степанов, было несколько необычным. Ему было приказано разыскать и составить как можно более полный список родственников товарища Сталина, находящихся в Грузии. Враги, а после победы над фашизмом их стало только больше, не дремлют! И классовая борьба будет дальше только обостряться. В этой борьбе враги не погнушаются ничем и могут, скажем, захватить родственников товарища Сталина в заложники и шантажировать вождя. Так что чекисты должны упредить потенциальных мерзавцев. Врагам так и не удалось во время войны ничего добиться от товарища Сталина, манипулируя Яковом, попавшим в плен, не удалось похищение Василия, но враги не дремлют! И прячутся еще по горам фашистские прихвостни и недобитки!
Зампред Совмина должен знать раньше Абакумова, где и какие опасности таятся для вождя. Зампред Совмина должен быть чуть проворнее своих подчиненных, чуть умнее, чуть дальновиднее. У каждого грузина количество близких исчисляется сотнями — это братья, сестры, двоюродные, троюродные, родственники жен, кунаки, соседи, друзья родственников… Но миссия Степанова выявила невероятную для уроженца Кахетии скудость родственных связей. Ни там, ни в Имерети, ни в Восточной, ни в Западной Грузии у товарища Сталина родственников нет, нет также никаких достоверных сведений о том, что он вообще когда-либо там проживал, его родителях, соседях родителей, гимназических друзьях… За исключением, пожалуй, Тер-Петросяна. Но пламенный Камо давно закончил свой земной путь и перекочевал в фольклор. Жизнь революционера полна легенд. Одни слагают соратники, чтобы поднять собственный боевой дух, другие возникают из полицейских протоколов и различных конспиративных «прикрытий» (без них в этом деле — никуда!), третьи рассказывает он сам, чтобы потешить тщеславие. Политики, а тем более революционеры — очень тщеславны. Наконец, наступает момент, когда агитпроповец сочиняет ему биографию заново. «Родился тогда-то в семье рабочего…» И ведь никто не напишет — «Родился в семье мелкого торговца…», или «землевладельца-арендодателя», или «сын проститутки». Обязательно «родился в семье рабочего», ну, в крайнем случае, крестьянина — и никаких других вариантов.
Это, конечно же, очень хорошо, чем меньше родственников у пламенного революционера, коммуниста, тем лучше. Тем меньше шансов воздействовать на него врагам.
Недолгий доклад Степанова произвел самое благоприятное впечатление на сидящего за столом человека в пенсне. Он встал, подошел к капитану, пожал ему руку. Пожал руку и Гогии. После того, как каблуки подполковника протопали в обратном направлении, человек в пенсне повернулся в сторону угла, который был темнее всех остальных.
— Ты слышал, Вячэслав! — с легким менгрельским акцентом сказал он в угол. В углу зашевелилась темная фигура. — Ты слышал? Я был прав! — и дальше невольно копируя вождя, только без трубки, произнес с интонацией присущей ему — Сталин нэ грузин!
Глава 3
Щит и меч Партии[9]
Преданность негодяев так же ненадежна, как они сами.
(Берлин. Январь 1950 г.)
На пустырь перед Обсерваторией Архенхольд тяжело вырулил потрепанный «Хорьх».
На встречу Цейссер[10] шел один. Конечно, эта, доставшаяся по наследству от нацистского ведомства машина когда-то была очень хороша, но, пережив бомбежки, штурм Берлина, пару лет варварской эксплуатации в советской военной комендатуре, потеряла былой лоск, однако все еще продолжала цепляться за свою железную жизнь. 3 цилиндра из 12 не работали. Свечи в них постоянно заплевывались маслом. А менять их было не на что. Русский механик выточил футорки под американскую резьбу. Где теперь возьмешь BOSCH? Они если и производятся, то там, в Западной Германии, а это даже не за границей, это уже почти за линией фронта.
По тому, как говорил с ним по телефону неизвестный с сильно осипшим, скрипучим голосом, он, опытный коминтерновский подпольщик, понял — это не провокация. Разговор мог получиться серьезным, хотя незнакомец на некоторые вещи лишь намекнул.
Голос, правда, был очень странным. Как будто часть звуков генерировалась механически. Возможно, тот, кто говорил на том конце трубки, не хотел, чтобы его было просто опознать по голосу. Значит, кто-то из своих. А по тому, какими фактами он оперировал, Цейссер понял, что это какой-то очень старый боец. Но он так и не мог вспомнить кто.
Зима в 50-м в Берлине выдалась промозглая и ветреная. Над городом, еще не залечившим раны бомбежек, постоянно висели свинцовые тучи. У воды было совсем нестерпимо. Сырость пробирала до костей. Но неизвестный назначил встречу именно у реки, в парке Трептов-Кёпенек. Ничего другого он слышать не хотел. После того, как парк был превращен в кладбище,[11] желающих прогуляться в нем было совсем немного. С другой стороны, это был символ новой власти. Встреча там как бы демонстрировала причастность к ней и являла пример для подражания несознательным. Кутаясь в вязанный шарф из верблюжьей шерсти — еще о России память — Цейссер, неловко скользя по обледенелому склону, спустился к реке, где на скамейке поеживалась одинокая фигура в черном пальто и английском летном шлеме.
— Здравствуйте, герр Цейссер! — проскрипел незнакомец. Странный он был. Полноватый, с красным мясистым лицом, подбородок прижат к груди, как будто боится что-то выронить. Есть такая детская игра — пронести апельсин, зажав его подбородком, вот, похоже, незнакомец играл в эту игру в нежном возрасте более рьяно, чем другие его сверстники, и вывихнул шею. Никаких приспособлений, искажающих голос, Цейссер не увидел. Незнакомец обладал таким голосом от природы.
— Садитесь, и постарайтесь придвинуться поближе, мне трудно перекрикивать ветер, — попросил незнакомец.
— Как мне называть вас?
— Это не имеет значения… Впрочем, называйте меня Штумпф. Зигмунд Штумпф.
— Вы кто?
Штумпф посмотрел исподлобья на Цейссера. Воображаемый «апельсин» он по-прежнему прижимал подбородком, поэтому любой взгляд не в пол казался взглядом исподлобья.
— Друг. — Штумпф ухмыльнулся. — Ваш большой и хороший друг. Не волнуйтесь вы так, я не из МГБ, эта шайка доживает последние дни, и на Абакумова я бы вам ставить не советовал.
— О чем бы говорите?! — Еще не хватало, чтобы весь разговор превратился в дешевую провокацию русского МГБ.
— Тихо! — проскрипел Штумпф. — Я же просил вас не повышать голоса. Мне тяжело перекрикивать ветер и еще вас в придачу.
— Это у вас от… откуда? — Цейссер кивнул на шею Штумпфа. Теперь он понял, что странный голос и неестественная поза — следствие ранения. Какого-то очень серьезного, экзотического ранения. Осколок угодил в горло? Он воевал? Да все мы воевали, вопрос: на чьей стороне!
— Пропустил сабельный удар, от которого не выживают.
— И… кто… его нанес? — подбирая слова, растерянно спросил Цейссер.
Штумпф усмехнулся.
— Нацист, штурмбаннфюрер СС, кавалер рыцарского креста…
Цейссер невольно понимающе кивнул. Он сам, выходит, отсиживался у русских, а тут его соотечественники…
Штумпф неуклюже повернул голову и за отворотом пальто Цейссер увидел советский орден Красной Звезды. Даже так… награжден Советами. Кто же он, этот странный человек?
— Но не будем обо мне, — говорил кавалер Красной Звезды. — Давайте лучше поговорим о вас. На днях вас вызовут в ЦК.
