— Американцы все очень хорошо умеют считать доллары, — рассудительно вставил Шломо.
— Умеют, умеют! — отмахнулся Леша. — А обитатели Боро-парка и Вильямсбурга любому в этом деле фору дадут!
— И правильно! — гудит свое Шломо. — Доллар-то и богатым нелегко достается!
— Чтоб им так елось! — всердцах плюется Вадим. — Давай, Леша, ври дальше!
— Ну вот, сели они, едем. Она, конечно, кричит, он, естественно, давит на меня — быстрей, быстрей! Я нажал сигнал, лечу как с сиреной, на светофоры не смотрю, аж пока полицейский не остановил!
— Штрафанул?
— Ты слушай! Как узнал, в чем дело, включил у себя мигалку, сирену и погнал перед нами, расчищая дорогу! Аж до самого Бет-Израиль-госпиталя гнал! Убедился, что все в порядке, откозырял и уехал!
— Смотри ты! — изумленно крутит головой Шломо. — И в полиции бывают люди!
— Ну, а дальше — сплошной цирк! — смеется Леша. — Женщина, значит, уже там, муж рассчитывается со мной, но у него нет четырнадцати долларов, дает пятнадцать и просит: подожди, мол, я сейчас.
— Ага, а стоять возле госпиталя нельзя! — догадался Вадим.
— В том-то и дело. Но я решил рискнуть: раз просил подождать, значит, чаевые будут, может, и немалые — такое ведь событие! Минут через 25 муж возвращается, кричит радостно «Сын!» Я поздравляю его, он меня благодарит и вдруг: «Да, кстати, ты мне должен один доллар сдачи».
От хохота даже стекла звякнули, Иосси заливается, прыгает на своем кресле, вытирает слезы и никак не может остановиться.
— Плюнул я, — продолжает Леша, когда хохот поутих, — развернулся, а тип тот кричит вдогонку: «Если у тебя сейчас нет, я зайду вечером!»
— Иосси, — говорит Шломо, — ты подскажи этоу счастливому папаше, что за полчаса стояния тот должен заплатить еще пятерку!
— Что ты, его сразу понос прохватит! — смеется Иосси. — Еще пожалуется, что мы его дурим!
Лешу мне от души жаль. Здесь, в Америке, чаевые не есть что-то зазорное и унизительное, а обычная форма доплаты, если клент доволен услугой. Леша старался, даже рисковал нарваться на крупные неприятности, клиент поблагодарил и… показал кукиш! Ну, свинья, что тут скажешь…Впрочем, скупердяи живут не только в Вильямсбурге: со мной в Академии учился некто Курощук, по кличке» Курощуп». Он был при деньгах (по нашим понятиям 70-х годов, т. е. всегда имел в кармане десятку-другую). У него можно было одолжить немножко, он хоть и хмурился, и даже бледнел слегка, но обычно не отказывал, однако, извинившись, тут же записывал в свой блокнотик, потом просил расписаться там же. Если ты забывал, он мог подойти через год, показать блокнотик с росписью и сказать:» А помнишь 12-го января 1971 года ты одолжил у меня 8 копеек, тебе не хватало на булочку?» Причем делал он это всегда при свидетелях. Так, на всякий случай…
Какой-то невезучий сегодня денек: с утра четыре вызова, да все мелочевка, по три-четыре доллара, не больно зажиреешь.
Наконец от Иосси доносится:
— Хэлло! Кэн ай хэлп ю? Ху? Раби Нохэм?
Этого рабая я знаю, возил не раз. Ему где-то под 70, но старик крепкий, рослый, немного грузноват, белоснежная голова и такая же окладистая борода, а посередке красное пятно лица — ни дать ни взять наш бело-красно-белый белорусский флаг. Впрочем, флаг уже отменил президент-колхозник.
— Сколько человек? — кричит в трубку Иосси. — Два? А коробок сколько? Четыре? Вы хорошо сосчитали? Ага, шесть.
Иосси хорошо знает клиента, все его привычки выучил назубок, черта с два его проведешь.
— Реб Нохэм, вы не ошиблись, точно шесть? Ах, девять? Ладно, записываю. А еще что есть? Что? Пара сумок, понятно. А пара — это сколько? Нет, кроме шуток? Ага, восемь. Итого семнадцать мест. Так вам же грузовик надо. Что? Стэйшен-ваген? Рэбе, хотел бы я знать, какой идиот повезет тебя в стэйшен- вагене?! Сколько, сколько? За сорок пять я могу прислать тебе велосипед, за такие деньги только на велосипеде и ездить! Да, да, обычно 65, а с твоим грузом все 75 и ни цента меньше!
Рабби не согласен, они еще долго торгуются: наконец усталый Иосси сдается:
— О'кей! Хорошего дня!
Положил трубку, ругнулся всердцах:
— Fucking idiot!
Все понятно. Стэйшен-ваген — это я, остальные два — на выезде. Ехать далеко за город и всего за 60 долларов, рабай не из тех, кто может прибавить. Бензина уйдет долларов на 15, хозяину 15, мне, стало быть, тридцать. Не густо. Но учитывая сегодняшний заработок… Ладно, рабай, я тебе каждое лычко поставлю в строчку, никуда не денешься…
Загружаемся в трех местах. Коробки набиты религиозными книгами, сумки — всякой всячиной: от будильников до детских игрушек. И все на продажу. Мне ни радости, ни корысти таскать эти чертовы коробки, но не могу же я стоять и смотреть, как старый хрен таскает их сам и пуп у него трещит. Ну, не привык я так, не так, черт бы его подрал, воспитан. И, проклиная все на свете, тоже таскаю эти тяжеленные коробки, хотя более чем уверен, что рабай за это не заплатит.
Машину забили доотказа, до крыши, зеркало заднего вида закрыто коробками, а ехать через весь Нью Йорк. Наконец он сажает свою старуху, и мы трогаемся.
Я всегда, проезжая Бруклинский мост, которым так восхищался Маяковский, мысленно молюсь господину Богу и господину Манхэттену, чтоб по дороге не было трафика, чтоб пропустили меня по- доброму, потому как я хороший, даже очень. Но то ли Бог уже несколько глуховат, то ли рабай перешибает мои молитвы своими, но трафик есть, мы вливаемся в железный поток и ползем со скоростью три мили в час. Конечно, где уж Богу услышать мои молитвы, рабай к нему ближе.
Ползем через весь Манхэттен, к мосту Джорджа Вашингтона. Жарища — 36 по Цельсию, влажность 92 процента. Это все равно, что сидеть в кастрюле с закрытой крышкой и вариться на медленном огне. Майка и шорты — насквозь, пот заливает глаза, а рабай сидит в своем черном сюртуке, черной шляпе, что-то бормочет под нос, тоже обливается потом, но кондиционер просит не включать: как же, за него ведь надо доплатить аж два доллара, лучше уж рискнуть и получить тепловой удар.
В конце концов я не выдерживаю, в душе посылаю скрягу рабая ко всем чертям и включаю кондиционер за свой счет. Бензина он сожрет еще на пять-семь долларов, да и движок греется, но я по горло сыт и афганской жарой, и чернобыльской, мне до полной кондиции только теплового удара и не достает.
Но вот уже и мост позади, и мы в Нью Джерси.
Палисайд-парквэй — великолепная дорога, вся в зелени, перечеркнутая арками мостов, кое-где встречаются мощные скалистые обнажения. Это уже не Нью Йорк, это гораздо лучше, это Америка. Мы едем в Нью Сквер. Маленький дачный городок в море зелени, симпатичные коттеджи, тишина. Надо отдать должное американцам: они умеют не гадить на природе. Видимо, они как-то меньше, чем мы, любят родное правительство и как-то больше — родную землю.
Вздремнувший было старик встряхнулся и вдруг запел веселую еврейскую песенку. Смирная его жена тоже встрепенулась и немедленно приняла меры: стала совать ему в бороду какие-то булочки, колу. Не помогло: он активно зачавкал и одновременно пел — носом, без слов, но достаточно громко. Возможно, даже что-то религиозное. Я как-то побывал в синагоге у хасидов, и там звучали такие вот бодренькие мотивчики. А мне господа хасиды не позволяют включать магнитофон в моей машине: джаз им, видите ли, противопоказан. Меня это бесит, но не терять же из-за этого клиента, хозяин предпочтет потерять таксиста.
Однако вот синагога, приехали. Рабай, кряхтя, выбирается наружу, разминает затекшие ноги, начинается разгрузка. Разумеется, разгружаю я, старик только топчется рядом и бормочет, как заведенный: не беспокойся, я заплачу.
Все наконец. Рабай отслюнявил 60 долларов, повернулся было уходить, но я начеку:
— Уважаемый, с вас еще 18 долларов.
— Как? — округлил он глаза. — Я ведь договорился за 60! Разве не так?
— Это за дорогу, но вы забыли про остановки.
