учить английский и даже сидеть на одной парте, и был бы у вас один на двоих учебник английского! Как у меня когда-то: я ходил в эту школу вместе с арабами. Это фри кантри, май фрэнд. Все есть равны. А когда кто-нибудь чуть-чуть равнее других — это уже есть социализм, мой друг. Он продал тебе фисташки — все о’кей. Если он вдруг убьет тебя, будут разбираться и, скорее всего, его посадят. Но учтут, что ты и твои друзья убили его родных. Это фри кантри, май фрэнд, и к этому надо привыкнуть.
Ты прав, Иосси. Ты мудрец, а я хоть в сто раз образованнее тебя, но тупица, стьюпид. Фри кантри!
Сегодня у нас с Иосси горе: «Нью Йорк Никс» позорно проиграл «Бостон Селтикс»! Господи! Было бы кому… Никому, кроме нас с Иосси, это неинтересно: музыканты, даже бывшие, народ утончённый, и смотреть на десять двухметровых горилл, с треском вколачивающих мяч в корзинку сверху вниз, считают слишком примитивным развлечением для умного человека. Правда, «умник» Изя ещё вчера был уверен, что анапест и амфибрахий — древние то ли поэты, то ли философы! Причём, как он выразился дословно: «то ли из Рима, то ли из Греции — точно не помню, но откуда-то оттуда, из Междуречья». Но мы с Иосси баскетбол просто обожали, поэтому долго ещё обсуждали, как глупо раз за разом промахивался с трёхочковой линии Чарли Уорд, как не шёл бросок у Хьюстона, как «сломали» Кэмби, как удалили за грубость Лэрри Джонсона — короче, пытались, если не оправдать, то хоть понять! — тема хотя и вечная, но не бесконечная, а вызовов всё нет. Посему Иосси начал говорить о бейсболе, но тут уж — извините! Смотреть, как здоровенные мужики бьют тяжёлой дубиной по маленькому мячику, а потом бегают, как сумасшедшие, неизвестно зачем…
— Эй, Володья, ехай на Хьюз-стрит, угол Бедфорд-авеню. Там тебе будет стоять молодая полиятычка, хоуматтендант, везешь в Краун-Хайтс, адрес она скажет. Там 6 доллар. И смотри в боки, туда-сюда, там ТЛС-патруль сегодня, Лёша звонила.
Только этих ещё б……й и не хватало! Заработаешь 6 долларов, а штраф — минимум 500! Да ещё попадёшь на компьютер — пиши пропало! Но и отказаться не получится: все мы здесь такие, а клиента терять нельзя, кому-то всё равно ехать. А очередь — моя! Ладно, Бог не выдаст, ТЛС не съест!
Нет, день сегодня явно не мой. Только взял клиентку, смотрю — сели на хвост! Машина у них — без опознавательных знаков, потому сразу и не заметил. И ошибки нет, оба в полицейской форме, ведут внаглую. А чего им бояться? Но не останавливают, ждут момента расплаты с клиентом.
— Пшепрашем, пани! — На этом мои знания польского языка почти исчерпаны, но неважно, она смотрит с симпатией, значит, договоримся. — Пани розумеет по-русски?
— Да, хотя я не очень люблю русских. Но американскую полицию я не люблю ещё больше: я пять годов была нелегалкой, пока не вышла замуж за американского поляка. Что я должна помочь тебе?
— Ничего сложного, только не плати мне, скажешь, если спросят, что мы — друзья, я просто подвозил тебя по пути. Меня зовут Володя, фамилия — Гольдин, я живу в Бруклине, на Кони-Айленд, мне — 48 лет.
— O’кей, я — Малгожата Яворска, мне — 40, живу в Краун-Хайтс, мы едем ко мне домой. Давай, поверни на Кингстон-стрит, прямо, теперь направо и стоп.
Мы оба вышли из машины, полицейские тоже остановились, приготовились. На их лицах было написано полное удовлетворение: они даже в мыслях не держали, что я могу отказаться от оплаты уже сделанной работы! И тут Малгожата весело улыбнулась, прыгнула мне на шею и впечатала такой поцелуй, что я с трудом удержался на ногах!
— Пока, оккупант, это тебе — вместо 6-и долларов! Сдачи не надо!
Она весело засмеялась, взбежала по лестнице небольшого двухэтажного домика, махнула мне рукой и скрылась за дверью, оставив полицию в полном недоумении.
Я сел в машину и тихо тронулся с места. Полицейские резко развернулись и исчезли. Я внутренне перекрестился (хотя вообще-то надо было перезвездиться?) — пронесло!
…Занятная штука — еврейские праздники. Я только здесь их и увидел, на родине их не отмечали. Нет, кто-то, конечно, и отмечал, но только дома, втихую, без каких бы то ни было внешних проявлений. Ну, на Песах бабушка и мама покупали в какой-то полуподпольной пекарне мацу, но в нашем доме маца мирно соседствовала с обычным хлебом, а покупалась скорее для всяких вкусных вещей, которые из той мацы делаются. Бабушка мастерски делала хрэмзлэх, мама — имберлэх и кнейдл. Вот, пожалуй, и все. Не припомню, чтоб отмечались другие праздники.
Нам, кар-сервисным таксистам, в предпраздничные дни всегда работы по горло. Мы катаемся по 14 часов, доставляя подарки, мелкие грузы, кошерные продукты по религиозным семьям. Заказов много. Мешки по 20–30 килограммов, в каждую семью по два-три мешка. Впрочем, и семьи не как у нас: только детей по восемь-десять, плюс гости.
Мы заранее распределяем районы работы. Мне, скажем, Боро-парк и Квинс, Игорю — Нью Джерси, Изе — Лонг-Айленд. Другой раз наоборот, чтоб не было обиды.
С Боро-парком проще, этот еврейский район я знаю вдоль и поперек, все авеню и пересекающие их стриты под номерами, заблудиться невозможно. Адреса просты, как помидор. Зато ездить по Боро-парку в праздничные дни, особенно вечером — сплошной кошмар. Улицы узкие, запружены с обеих сторон машинами, а правила движения и парковки аборигены не то чтобы не признают, но по возможности игнорируют, если им эти правила мешают. Когда ночью хасид в своем черном одеянии вдруг вынырнет из- за машины или же вздумает вылезти из нее, то его замечаешь в самый последний момент. Я и сам удивляюсь, как еще никого не задавил. Так вот, развозим мы подарки. Подъезжаю к красивому двухэтажному дому, затаскиваю мешки с провизией. Холеная молодая хозяйка дальше прихожей меня не пускает, но дверь открыта, и я вижу сверкающий паркет, ковры, великолепную мебель. Хозяйка достает пачку фудстемпов — продуктовые талоны для бедняков, отсчитывает 250, заклеивает в конверт, пишет имя мясника и передает мне. Потом достает доллар — надо дать шоферу на чай за то, что таскал мешки, и, покрутив его в руках, прячет обратно, а мне отрывает однодолларовый фудстемп.
Неужели и она стояла в очереди за фудстемпами? И холеной белой рученькой в золотых кольцах принимала это государственное подаяние?
Господи, сколько сволоты на свете!
Нет, аборигены этих районов, конечно же, не все такие. Я знаю немало честных религиозных трудяг, интеллигентных, добрых и интересных, но вспоминаются почему-то другие — жадные, хитрые, самодовольные. Может, оттого, что мы привыкли иметь дело со жлобами и жлобством? Не только они меня раздражают, но и я их. Их злит, что я не такой еврей, как они. И одеваюсь не так, как они, и по субботам езжу на машине, разговариваю по телефону, продукты покупаю некошерные, не хожу в синагогу, не знаю ни идиш, ни иврита — словом, не еврей, а всего лишь название, вроде как спер где-то чужой костюм и напялил на себя. Единственное, что нас роднит, это то, что в случае чего нас расстреляют в одном овраге. Но до них это не доходит.
Недавно я прочел, что в Японии, где никогда не было евреев, появился антисемитизм. Какая прелесть: антисемит-заочник!
Обо всем этом я думаю по дороге из Боро-парка в Квинс. Размышления мои внезапно прервал радиовопль: один из наших шоферов-музыкантиков заблудился. Парень тот вообще легко теряется в экстремальных дорожных ситуациях, к тому же плоховато видит и еще хуже ориентируется.
— Ребята! Я в Лонг-Айленде, но дальше дороги не знаю, и карты нет!
— Спроси у кого-нибудь.
— Не могу, я на хайвэе.
— Сойди на ближайшем экзите, — басит Шломо, — и спроси.
— Я ж тогда не смогу обратно попасть на хайвэй! — чуть не плачет Изя.
— О'кей! — вмешался Иосси. — А на каком ты хайвэе?
— А хер его знает!
— Какие сайны тебе попадаются?
— Номер 38, 39.
— Дурак, что мне твои номера, когда ты не знаешь, какой хайвэй!
— Названия какие? — уточняю я.
— Не успеваю читать на такой скорости! Не знаю! — вопит Изя.
— Поц, хайвэй свободный, машин немного?
