Ванька-ротный

пуль, когда они летят в спину, не очень приятно. Полоснет свинцовым хлыстом по спине, ткнешься руками в землю, подогнув колени и считай, что это для тебя последний день. На земле ты больше не жилец! Твоя песенка спета! При каждом выстреле вдогонку ждешь сзади удара, печенкой чувствуешь, как они летят и догоняют тебя. И так, каждый раз. Пули, осколки и взрывы |по много раз в день приходится переживать|. Сколько нужно иметь душевных сил, чтобы перенести, перетерпеть за многие годы все это?

Но вот открытое место пройдено. Впереди чернеет наша траншея. Никого не волнует, что ты ходишь, каждый день под пулями |и можешь получить их в спину или затылок|. Это твоя работа. |У комиссара полка давно бы боевой орден висел за то, что он один раз под пулями хребет свой пригнул. А то бери ещё и выше!|

В передней траншее безвылазно сидят простые солдаты, под огнем, под бомбами, под пулями, за это им медали не дают. Это не геройство, какое! Это они обязаны! А тыловик пригнулся разок от разрыва, это геройство первой статьи. Да ещё, если он в чине! Уж он растрезвонит, что был под огнем!

В передней траншее, пригнувшись, солдаты сидят. Мы прыгаем сверху на дно. Никто нас не окликает, не останавливает. Кто мы, чужие или свои? Мы идем вдоль хода сообщения. Солдаты, пригнувшись, сидят в разных позах. Один, обняв колени и упершись каской в стену окопа, дремлет и посапывает в усы. Другой поперек хода сообщения вывалил свое гузно и лежит на боку. Тот, притулившись за спиной соседа, уперся каской в затвор винтовки и скребет его. Этот, что откровенно развалился вдоль прохода, лежит, открыл рот и пускает пузыри.

Солдат стрелков в траншее не так уж много. Там пригнулась и замерла кучка, здесь спят по двое, по трое. Некоторые сидят спиной к немцам, им на всё давно наплевать. Разве они не знают, что им уготовила судьба. Вот они и смирились, утратили нюх солдатский. Неделя ещё не прошла. Здесь же, в этой злополучной траншее, их друзья и товарищи поплатились жизнью за сон на посту. А им хоть бы что! Поесть и поспать! Вот главное что осталось.

Мы идем по траншее, где толкаем сидящих солдат, где перешагиваем через них. Одному прошлись по ногам — в темноте не видно. |У нас на душе тоже кошки скребут.| Солдат не поднял головы. Он подобрал ноги с прохода и лежит в свою дудку сопит. Другой спит сидя, раскинув руки и растопырив колени. Пройти мимо, не задев его нельзя. Разведчик, идущий впереди подталкивает его с дороги. Он, не просыпаясь, переворачивается на бок, |и ничего не сказав, захрапел возмущённо.| Солдаты не брыкаются и не огрызаются, когда мы их толкаем и задеваем на ходу. Они просто отползают в сторону, прижимаются к стенке окопа и каждый делает дело свое. Мы идем, поддеваем их |и наступаем им на ноги.| Они чутко реагируют, быстро убирают ноги, зная, что мы можем и по головам им пройти. Свой брат, пехотинец, тот пройдет, не задев никого. Он идет по траншее мягко и осторожно. Он, как кошка в высокой траве ступает. А эти, из полковой разведки идут и раздают пинки и тырчки. Им солдат нипочем. Им сказать ничего нельзя. Им ничего не стоит сапогом заехать тебе в рыло, дать пинка промеж ног, под зад. Это на их языке — 'Дай пройти!', 'Маленько подвинься!'. Попробуй, не уберись — в карман носком сапога тебе подденут.

Славянам в траншее спокойно, пока разведчики работают в нейтральной полосе. Командир стрелковой роты тоже отдыхает. Разведчики вернулись. Надо идти и будить своих солдат.

Через некоторое время харчи принесут. Запах ржаного хлеба сразу поднимет всех на ноги. Все ждут момента, когда забрякают котелки.

Подхожу к землянке. На ступеньках сидит часовой.

— Давай буди ротного! — бросаю я часовому.

— Я здесь! Я не сплю! — слышу я, голос лейтенанта из-за занавески прохода. Палатка в проходе откидывается и на фоне коптящего сального света появляется силуэт лейтенанта.

— Часовых поставишь по всей траншее! — говорю я ему.

— Разведчиков на постах ночью не будет! Пополнение ты получил.

Я отправляю своих в тыл. Мы с ординарцем ляжем спать в твоей землянке. А ты ночью будешь проверять свои посты. Приказываю смотреть в оба! Принесут харчи, налей нам с ординарцем из вашего ротного котла. Поставь котелок в землянке. Нас не буди. Мы хлебать будем после, когда сами проснемся. Других распоряжений к тебе нет. Думаю, что до утра у тебя в траншее будет порядок. В случае чего, не стесняйся, буди!

Мы спустились в землянку и повалились на нары. Я закрыл глаза. Было слышно, как лейтенант с кем-то разговаривал. Потом голос его умолк и я вскоре заснул.

Среди ночи меня разбудили. Ещё сквозь сон, я услышал голос своего ординарца. Он о чем-то говорил с командиром роты и легонько тряс меня за плечо.

На звонки дежурных из штаба он, лениво позевывая, обычно отвечал:

— Капитана здесь нет! Что передать?

Невозмутимо и спокойно он штабным дает понять, что меня на месте нет и разговор окончен. Передовая телефонисту трубку, он добавляет:

— Меня тоже здесь нет! Больше не буди! В таких делах, когда из штаба звонят без особой важности, ординарец непреклонен и не пробиваем.

— Сказал нет! Значит — нет! И поменьше болтай! Твое дело телячье! Обтелефонился и сиди!

Но на этот раз, я слышал сквозь сон, ординарец мой с кем-то толковал. Сидя на нарах, он уставился сонным взглядом на лейтенанта, а тот напирал — 'Давай! Буди капитана'.

— Товарищ гвардии капитан! — слегка потянув за рукав, настойчиво теребит меня ординарец.

— Ну! Что там еще? — не отрывая глаза, спрашиваю я.

|Если он одумается или не ответит, не потянет ещё раз за рукав, то считай, что это мне приснилось. Я тут же отключусь и засну.|

— Товарищ гвардии капитан! Впереди перед нашей траншеей немцы кричат. Слышно, как стонут!

— Какие ещё немцы? — недовольно говорю я, не поднимая головы.

— Какие там ещё голоса? Сходи, послушай! Вернешься, тогда разбудишь!

— А я, что тебе говорил? — выговаривает он деловито лейтенанту.

— Ты сам слышал?

— Нет! Солдаты говорят!

— Нужно сначала самому сходить и послушать! Пошли!

Я лежу и соображаю. Что могло там случиться? Сейчас ординарец пойдет, и всё выяснит. Я повернулся на бок, устраиваясь поудобней. О чем они меж собой говорили, выходя из землянки, я уже не слышал.

Для разведчика сон дороже всего. Дороже водки и любой медали. Можно быть несколько суток голодным, не иметь табаку, в жару воды глотка не хлебнуть, но голова должна быть свежа, способна соображать и думать. А, если сутки или двое не спал, какая может быть острота и тонкость соображения.

Через некоторое время лейтенант и ординарец вернулись в землянку.

— Товарищ гвардии капитан! Стоны слышны! Метров двести, триста впереди. — Слышно хорошо! Даже слабые слыхать!

Я приподнял голову от кучи хвои, лежавшей в головах, обвел взглядом лейтенанта стоявшего рядом и попросил закурить. Серьезное дело всегда начинается с перекура.

— Ну что там? Докладай обстоятельно и подробно!

— С левого фланга, не доходя до конца траншеи, есть поворот. За поворотом стрелковая ячейка. В ней сидит пожилой, такой солдат. Солдат показал мне направление, откуда слышны эти стоны. Минуты через две слышу. Действительно! Один стонет, а другой ему что-то лопочет. Говорит не по нашему, не по- русски. Ни одного матерного слова не слыхать. Я поднялся на бруствер, встал во весь рост, приложил ладони к ушам. Метров двести, больше до них не будет! Они где-то перед оврагом на нашей стороне под кустами лежат.

Я поднялся с нар, пригнул голову, чтобы не стукнуться головой о бревна и пошел к выходу, дымя сигаретой. Чуть задержавшись в проходе, я сплюнул на горящую сигарету, притоптал ее ногой по привычке и пошел на левый фланг траншеи. Лейтенант и ординарец следовали за мной.