Ванька-ротный

Внутри этой будки можно было от силы разместиться троим. Как сюда воткнуть четвертого? Это задача, как ребус с картинками.

Если сунуть вовнутрь еще одного, то двоим из четверых придется сидеть на корточках. Лечь и протянуть ноги будет негде.

Не думает ли командир полка, что всю ночь снаружи здесь будет часовой и пялить глаза на снежные просторы. Хотя, задумано было, вероятно, именно так.

Кому нужна была такая из прутиков и соломы соломенная мышеловка? Около нее ни окопа, ни ячейки в земле, где бы мог наблюдатель присесть на случай обстрела. Изнутри вообще ничего не видно. И стоит этот шалаш в открытом поле, на ветру, на самом ходу.

Рядом в нескольких метрах мимо него проходит |утоптанная| тропинка |на передовую|. Параллельно тропе лежит телефонный провод в снегу. Этим проводом роты связаны со штабом полка телефонной связью. У нас другой связи на фронте не было.

Когда во время обстрела обрывается связь, вдоль телефонной линии бежит линейный. Ночью они бегают, а днем ползают на животе. Потому что вдоль тропы немцы ведут постоянные |и методичные| обстрелы. Телефонистам кажется, что днем их немцы видят. Уж очень часто совпадают появление человека на тропе и обстрел. Вот и сейчас несколько снарядов брызнули снегом в разные стороны. Каждому кажется, что именно его подловили немцы |на бегу|. Некоторые даже в бога начинают верить. Это, мол, им бог перстом указал на меня. Возможно, что эта дыра была слеплена и когда-то служила перевалочным пунктом для линейных связистов. Каждый из связистов отвечал за свой определенный участок связи. А эта хибара спасала их от непогоды, снега и ветра. В этой берлоге они сидели и ждали обрыва. Она была расположена около тропы на полпути от передовой. От штаба полка передовая сейчас находилась километрах в двух. |Когда солдат повыбивало в ротах, батальонных выпихнули в траншею, а штаб полка занял соответственно их места. Всё как бы подвинулось вперед, хотя названия были старые.| С прибытием в полк нового командира |полка| эту ночлежку связистов переименовали в НП и посадили туда одного разведчика.

— Командир полка здесь бывал? — спросил я своего провожатого солдата.

— Нет, товарищ гвардии капитан, командира взвода разведки раза два сюда направляли.

— Так-так! Командир полка не видел ее своими глазами. А скажи, на передовую, в окопы ты его водил?

— Нет! Ни я, никто другой его не водил.

Немцы обстреливали проходящую мимо тропу довольно точно и часто. Залпы нескольких батарей чередовались и не утихали ни днем, ни ночью. Славяне привыкли к обстрелам и не обращали на них особого внимания. Где бегом, где трусцой они преодолевали двухкилометровую снежную равнину. Прямое попадание могло быть. Но где убережешься от него? |Оно может и в тылу тебя накрыть| . Снаряд и в окоп может залететь.

Я вспомнил сорок первый. Тогда немцы были сильны. Они не стреляли так нервно и остервенело. Почему, собственно, немцы сейчас ведут такой бешеный и беспорядочный обстрел? Нет никаких признаков, что мы предпримем атаку или перейдем в наступление. Где-то у них слабовато? Чего-то боятся нынче рыжие фрицы?

Посмотрел я еще раз на кибитку |на эту снежную нору|. Пол у нее находится на уровне земли. Никакого заглубления |ни на штык лопаты, ни на вершок ниже снежной корки|. Ударит рядом один, другой снаряд и осколки проткнут ее навылет через обе забитые соломой стенки. Но что интересно, ни одной царапины или дырки снаружи |на стенках| этой душегубки я не обнаружил. Командир полка по этой тропе ни разу не ходил. |за время пребывания в полку он ни разу не был на передовой в стрелковых ротах|. Прибыл на фронт и не знает, что делается на передовой. Какой дурак пойдет добровольно |на смерть| под огонь? Сидит под землей в блиндаже в четыре наката. Иногда звонит на НП — проверяет несение службы. Дежурный телефонист, не высовываясь наружу, докладывает ему, что противник находится на своих позициях и ведет по нашему расположению, переднему краю методичные обстрелы.

Почему командир полка не вызвал саперов и не оборудовал полноценный НП? Не думаю, что от постоянного грохота |и обстрелов| он разума лишился |боится нос высунут из блиндажа|. Возможно, он занят важными делами и готовит нанести по немцам внезапный и сокрушительный удар, когда в стрелковых ротах полка останется практически по пятнадцать человек на километр фронта. Здесь, на полпути от передовой он держит заслон из трех солдат |чтобы незамеченными не просочились немцы|. Он боится, что немцы могут ночью |захватить| подойти к его блиндажу.

А меня он зачем послал сюда? Решил проверить, как я буду слушаться его? Не побоюсь ли я ночью сидеть в этой дыре из соломы и снега? Наверное, всю ночь буду выглядывать и дрожать от мысли, что может убить.

Нам, разведчикам, привыкшим ко всему, даже во сне не мешают разрывы. Я могу завалиться и храпеть до утра, ели почувствую, что снаряды ложатся в двадцати метрах отсюда. Я на опыте, на собственной шкуре уверен, что прямое случайное попадание исключено. Я наметанным глазом сразу вижу, когда наступает опасность, а когда можно завалиться спать. Новичку, тому, конечно, кажется, что кругом всё горит, грохочет и небо темнеет.

Наша передовая, как я видел по карте, проходит по краю обрыва. Там впереди, где кончается снежное поле, тянется узкая полоса больших елей и сосен. Между ними и нами — солдаты, стрелки. Ниже, за обрывом в открытом поле — окопы и блиндажи немецкой пехоты. Чуть дальше — деревня Бондари. От нее остались два покосившихся разрушенных сарая и что-то вроде бани. Левее, вдоль обрыва, там, где кончаются позиции нашей пехоты, в лесу находится небольшая высота и шоссе. Там, на продолговатой высоте в лесу и за лесом |укрепились немцы| — немецкие позиции.

Наши стрелковые роты сидят лицом к обрыву, а слева у них на фланге позиции немцев. Немцы могут в любой момент нас обойти. Я осмотрелся вокруг и спросил |уточнил у повозочного| связного: 'Покажи-ка мне на местности, где находятся наши, а где за кустами |и елями сидят| находятся немцы?' Он …. показывает …. и другое. Отпускаю связного и залезаю вовнутрь НП. Внутри снежной хибары сидят двое телефонистов. Горит коптилка. Помещение небольшое. Один телефонист лежит на полу, другой сидит в углу с привязанной к голове телефонной трубкой.

— Располагайтесь, товарищ капитан — говорит мне сидящий в углу с трубкой на шее. Скоро разведчик придет. Побежал получать еду. Он дежурит здесь третьи сутки. А мы вот по очереди у телефона сидим. Я на четвереньках проползаю дальше к стене и сажусь на подстилку из хвои.

Стены внутри обледенелые, потолок низкий. Сидишь на полу и … его задеваешь. Каморка маленькая. Надышали внутри, и со стужи здесь кажется тепло. Вскоре возле каморки захрустел снег под ногами и кто- то, отдернув лоскут занавески, молча полез вовнутрь, опираясь на автомат.

— Вот, товарищ капитан, пришел дежурный разведчик. Солдат с автоматом, не оборачиваясь, ногой задернул за собой висевшую материю, поставил в угол свой автомат, подул на пальцы и потер ладонями. Он посмотрел на меня и молча уселся.

— А разве у вас снаружи не ставят часового? — спросил я.

— А на кой он нужен? — ответил солдат, доставая кисет с махоркой.

— Нам и так слышно, если кто сюда подойдет. Снег скрипит под ногами. Ныне мороз, за версту слыхать, кто подойдет — мы сразу замечаем.

Ладно, думаю я про себя. Хрен с вами. Не буду я вас в порядок приводить, пусть будет всё как есть. Прикинусь, что я мало понимаю. Заем мне открываться, кто я есть? Так они разговорчивее будут.

— А ты что ж, из полковых разведчиков будешь?

— Кто? Я-то? Ну да, а разве не видать? Вот, смотри капитан, перед тобой живой и настоящий разведчик. Тебе это что-нибудь говорит? А ты, наверное, штабист? Из новеньких на фронте, только что прибыл? Ты понимаешь, кто такой разведчик? Вон у телефонистов спроси! Пока я здесь, ты здесь лежи и ничего не бойся. Обстрела тоже не боись. Он бьет по тропе, а сюда не долетает.

В нашей тесной лачуге мигает свет. У потолка небольшая дощечка, на ней горит обычная фронтовая