шестнадцать человек. Несколько убитых висело на подоконниках, трое валялись на полу внутри дома. На снегу от окон я увидел свежие следы. Возможно, двоим удалось бежать из совхоза, хотя стоявшие снаружи у окон солдаты клялись и божились, что не упустили ни одного. Я ещё раз осмотрел следы на снегу. Они шли двойной дорожкой от окон прямо в лес. Ясно было, что двое немцев сбежало из дома.
Солдат стремится сначала соврать, чтобы выяснить, какое за это будет наказание. Он хочет скрыть свою промашу. Но я не стал уличать их словами. Я лишь показал следы на снегу.
— Из-за вас, двух разгильдяев, потом погибнут другие, которые станцию будут брать!
Осмотрев ещё раз дом внутри и снаружи, я пошёл к Черняеву, который находился у сараев. Двойные двери сараев были закрыты. Снаружи под каждую из дверей были подперты наклонные брёвна. Откинув брёвна в сторону и отворив двустворчатые двери, мы все внезапно отпрянули и попятились назад. Из темноты сарая на нас смотрел орудийный ствол немецкого танка. Было такое впечатление, что вот он сейчас заворчит, поведёт стволом, лязгнет гусеницам и тронется на нас. У нас даже спёрло дыхание от неожиданности. Но вот минута нашего замешательства прошла. Из танковой пушки в нас не стреляли, из пулемёта тоже не полоснули, мы были по-прежнему живы, целы и стояли в оцепенении. Через минуту мы начали уже соображать. Что мы могли сделать против танков, если у нас в руках были одни винтовки? Мы воевали без всяких правил. У них самолёты и танки, сотни орудийных стволов. А у нас солдаты стрелки с винтовкой и обоймой всего в пять патрон.
Но вот наконец солдаты зашевелились и осмелели. На чёрной стальной обшивке чётко вырисовывались чёрные с белым немецкие кресты. Танк был мёртв и холоден, как лёд. Немцы по-видимому загнали их в сараи, законсервировали на зиму и оставили до весны. Полагая весной пустить их в дело. По внешнему виду танки были совершенно новыми. Краска нигде не поцарапана и не задета. Гусеницы и ходовые колеса блестели, они были новые и совсем не сработаны.
Настоящая война, для нас только начинается, хотя в действующей армии мы числились уже четыре месяца. Для нас всё было ново, незнакомо и необычно. Немцы, которых мы теперь брали в плен, по- прежнему были, для нас неразрешимой загадкой. Они нас гнали по полсотни километров в день, теперь зимой они боязливо бежали как зайцы, бросали деревни и без сопротивления сдавались нам в плен. Как их понять? Где тут зарыта собака?
Нас посылают вперёд. На солдата не больше десятка патрон. Вот вам стратегия и тактика! И главное что? Мы ротой берём деревню за деревней, а Карамушко и комбат наверное считают, что это заслуга исключительно их.
Конечно! Сейчас удача и случай на нашей стороне. Но не будем обманывать себя. Нас ожидает расстрел в упор в самое ближайшее время. Потому, что никто не знает, где нас встретят немцы мощным и беспощадным огнём. Я вспомнил слова комбата на счёт нашей стрелковой роты. Командиру полка в дивизии сказали:
— Гони их вперёд! У них мало потерь!
Возможно, что мы здесь ничего героического не сделали. Подумаешь, взяли несколько пленных и два танка в качестве трофеев!
На всём пути мы шли без особых потерь, смотрели смерти в глаза, а это в счёт не идёт, когда солдат не убивает. И здесь, когда мы открыли в сарае дверь, от страха и от ужаса мурашки у нас побежали по спине. Вот если бы танки стреляли в нас, и мы их забрали, вот это было бы геройство. А это даже подвигом не назовёшь
Совхоз нами взят. Теперь он в наших руках. Но все мы страшно устали, солдатам нужен отдых.
— Ты Сенин сегодня отличился!
— Разрешаю тебе завести своих солдат в дом! Пусть заделают окна и отдохнут до утра!
— А ты Черняев займёшь со своими оборону! Ты со своими при подходе к совхозу пятился где-то сзади! Танки тебе достались без боя. До утра будешь нести дежурство! Справедливо или нет?
— Согласен!
— Если застану кого из твоих спящими на постах, продлю боевое дежурство в снегу ещё на сутки!
— Справите службу по честному, пущу в дом, разрешу полежать на полу!
Перед рассветом 6-го декабря в роту прибежал связной, посланный из батальона.
— Мне нужно докладать! — сказал ему комбат, — А из роты нет никаких донесений.
— Сбегай посмотри! Взяли они совхоз Морозово?
Солдат прибежал в роту и слово в слово передал мне задание комбата.
— Хорош гусь! Сначала он орал и грозился, потом сбавил тон, а теперь послал солдата в роту с проверкой! — подумал я и ничего не сказал.
— Беги доложи!
— А это какая деревня?
— Это не деревня, а совхоз Морозово!
Солдат убежал, а я подумал, — Мы берём одну деревню за другой, вторые сутки без сна, на ногах, без горячей пищи, мёрзнем на холоде, а он сидит в натопленной избе и не догадается послать нам в роту кормёжку. А кто он собственно есть? Что он делает? Рота берёт деревни! А он докладает! — 'Разрешите доложить? Я совхоз Морозово взял!'.
Разница небольшая, кто собственно взял. Карамушко тоже доложит, что он в ночь на шестое взял совхоз Морозово. Но непонятно одно. Как он мог, сидя за печкой, перерезать Московское шоссе, захватить Губино и ворваться в совхоз Морозово?
В батальоне две роты[93]. Четвёртая и пятая. По боевой расстановке, пятая сейчас идёт впереди. Четвёртая следует во втором эшелоне. Нам повезло! Мы с ходу взяли Горохово, Губино и совхоз Морозово. Мы вклинились в немецкую оборону и находимся у железной дороги. А наши соседи справа и слева отброшены за Волгу. стрелковый полк, наступавший на Эммаус, разбит и отброшен назад. — ая дивизия понесла потери под Городней и откатилась обратно за Волгу. Справа от нас полки из-за Волги ни на шаг не продвинулись. По рассказам телефонистов, немцы на них пустили танки, и малая часть их вернулась на исходные позиции.
Телефонисты трепаться не будут! Раз у них от таких известий трясутся руки, значит они о деле говорят. Приятели по линиям связи всё передают друг другу. Наше начальство темнит. Чтобы и мы не сбежали, а сидели на месте.
Связисты размотали провод до самого крыльца.
— Товарищ лейтенант! Куда аппарат?
— На крыльцо! Отсюда лучше видать!
— Может в дом? Там удобнее!
— Сказал на крыльцо!
Телефонисты смотрят на меня и ничего не понимают. Они тянутся к теплу и надеются, что я передумаю. Им охота забраться в дом, устроиться с аппаратом поближе к печке. У них, привыкшие к теплу и к широким деревенским лавкам зады. А на морозе работать им никак нельзя. Но они видят мой решительный взгляд, подключают аппарат и подают мне трубку.
Там, на другом конце провода я слышу голос комбата. Он весь в нетерпении и в трубку орёт, — Алё!
— Слушаю! — говорю я.
— Почему не по форме докладываешь? — кричит он.
— А ты орёшь на меня по форме? — спрашиваю я.
— Хочешь разговаривать, говори спокойней!
— Ты взял Морозово?
