Сто метров направо, сто налево. Лабиринт, ты слышишь меня? Помоги ей! Ты же можешь! Не умирай, дева Хаоса. Держись. Выдумай что-нибудь. Смени обличье, вы же умеете…
Паола больше не бьется. Кровавое облако сносит вниз по течению. А я, как заведенный, ношусь вперед-назад по берегу. Не умирай, Гилва!
– Стой, – говорит Паола, приподнимаясь на локтях. – Больше не нужно.
Послушно останавливаюсь. Из воды показывается голова Гилвы. Она хватается рукой за траву на берегу и мучительно кашляет, отхаркивая из легких воду и кровь.
– Помоги же!
Бросаюсь к ней, вытаскиваю из воды. Боже, вместо ног… Вся нижняя часть тела серебрится рыбьей чешуей. Русалка! Гилва с испугом и изумлением осматривает себя, ощупывает шею. Поперек горла – багровая полоса зажившего шрама. Подходит бледная Паола, тяжело опускается на колени. Девушки обнимаются, прижимаются лбами, улыбаются друг другу. Наконец Гилва обращает ко мне лицо.
– Силен ты, Повелитель, но дура-ак… Не будь я под водой, орала бы как недорезанная. Ноги склеил, а о жабрах не подумал. Спасибо Паоле – не дала утонуть.
Поднимаю ее на руки, несу в дом. Сшибаю сапогом пару мухоморов. Возвращаюсь за Паолой. Девушка сидит на берегу страшно бледная, почти зеленая. Отношу и ее в дом, кладу на кровать рядом с Гилвой.
– Потерпи еще пять минут. Я сейчас побегаю, верну тебе ноги.
– Стой. Стой, сукин кот! Сама справлюсь. Ты лучше вино красное сотвори. Кагор, или еще что. Всю кровь из девочки выкачал.
Опять чего-то не понимаю. Если из кого и выкачал, так из нее. Причем тут Паола? Лезу в холодильник, достаю теплую бутылку кагора. Наливаю в два высоких стакана, сам пью из горлышка. Гилва вливает оба стакана в Паолу. Малышка совсем ослабла.
– Расскажи, что ты чувствовала.
– Когда ты мне голову срезал? Холодно стало. Печально и обидно… что все так глупо и нелепо. Когда камнем придавил, все, думаю, теперь точно конец. И могильной плиты не надо. Не мог поменьше найти? А потом совсем интересно стало. Ты слил наши сущности – мою и Паолы. Я была собой – и я была Паолой. На берегу лежу, корчусь, ногтями песок скребу. Моя кровь в воду уходит, а Паолина в меня вливается. Ну а когда ты начал мне ноги в хвост склеивать, да кости дробить, тут уж пожалела, что сразу не умерла. Хорошо хоть, недолго.
Осторожно ощупываю хвост. Кости ног прощупываются, но на них не меньше пяти суставов. Гилва вдруг начинает смеяться.
– Повелитель, с таким другом, как ты, никаких врагов не надо!
– ?
– Ты, когда мне хвост делал, ничего не забыл? Намекаю: люди иногда писают. – Подсунула под себя ладонь, выгнулась мостиком, провела сверху вниз и добавила: – И какают.
Паола переворачивается на живот, зарывается лицом в подушки и повизгивает. Гилва валится на одеяло рядом с ней, обнимает за плечи и смеется до икоты.
По-моему, у них не все в порядке с торможением.
Гилва наотрез отказалась от помощи. Говорит, что хочет сама разобраться в моем заклинании трансформации. В лошадиной форме разобралась, теперь может трансформироваться в скакуна. Но это заклинание намного сильнее и непонятнее. На второй день я посоветовал ей сменить форму на одну из демонических. Она творчески развила идею. Превращается то в черного клыкастого, зубастого, чешуйчатого монстра (сверху) с серебристым рыбьим хвостом (снизу), то снова в русалку. Облик русалки каждый раз иной. То пышная блондинка, то брюнетка, то рыжая и тощая. С каждой трансформацией чешуя отступает сантиметра на полтора-два. Еще немного, и покажутся колени. Гилва словно волной сгоняет с себя мой невольный подарок. Но сама измоталась до предела. Трансформации даются очень нелегко.
Паола сидит за компьютером, поглощает один за другим женские романы второй половины ХХ века. Она и раньше во всем подражала Гилве – в одежде, жестах, выражениях. А теперь, после слияния сущностей, они вообще стали как родные сестры. Не могу сказать, что мне это совсем не нравится, но очень уж Гилва цинична.
– Богдан, иди скорее сюда! Я нашла, нашла! – Подбегаю, смотрю на монитор.
– Ну и что?
– Как – что? Прочитай! Они на разных языках говорят, но друг друга понимают. Как мы!
Действительно! Полная аналогия. Смотрю, что за книга. Вторая половина ХХ века. «Град обреченный». Стругацкие А и Б. «Хроники», кстати, тоже относятся ко второй половине ХХ века. Надо заняться этим вопросом.
Выхожу на природу, бегаю вокруг домика и возвращаюсь со вторым компьютером и большим плоским монитором. Мой компьютер – карманный. Пластинка 5 на 8 сантиметров. Вставляю компьютер в слот монитора и штудирую историю двадцатого века. Что именно ищу, пока не знаю. Но должна, обязана быть какая-то зацепка. Почему раньше я жил в мире с простыми и ясными физическими законами? Как я оказался в этом мире? Что я делал перед тем, как попасть в этот мир? Помню, мы исследовали Горгулью. Горгулья – планета-шатун. Газовый гигант, несостоявшаяся звезда. Давно должна была замерзнуть, превратиться в глыбу замерзших газов, но не превратилась. Наоборот, напоминает кипящую кастрюлю. Предположительно, объект Странников. Гравитационное сканирование показало, что планета имеет твердое ядро – правильный двенадцатигранник. Я совершил десять или одиннадцать погружений в атмосферу, Тимоти – шесть, Лоуренс – два. Все шло по плану. Что же было дальше? Почему раньше я не задумывался, как сюда попал? Явно ненормальное поведение.
После часа упорных размышлений прихожу к выводу, что мозг до сих пор был словно под местным наркозом. Любопытство и чувство реальности заблокированы полностью, и только сейчас оттаяли. Как такое можно сделать, не знаю. Я не психолог. Наверно, можно, если сделали. Видимо, боялись, что попав в этот мир, умом подвинусь. Это я-то, космодесантник. Хотя, если процедура стандартная… Такая же стандартная, как шлюзование, не будут же ее менять. По уставу не положено.
