— Не бьют тут тебя, Дениска? — заботливо спросил Колосок.
— Нет, этого нет. Да лучше бы отпороли, чем в таком гробу держать.
— Ничего, Дениска, скоро конец.
Подошел часовой, сказал, что надо Колоску возвращаться в лагерь.
Колосок полез за пазуху, достал кусочек хлеба:
— Съешь, Дениска. У меня остался… лишний.
— Обманываешь ты, Миша.
— Нет, нет, что ты, я не голодаю, видишь, еще тебе ношу. Не будет — тогда не обижайся. — Он смял в руках фуражку, натужно засмеялся и поспешно вышел из тюрьмы.
…Наконец Дениску выпустили. Пришел он в лагерь черный, будто обуглившийся, каменно молчаливый. Собрались товарищи, сидели, курили, вспоминали, где какие тюрьмы и какие из них самые худшие.
Далеко за полночь, когда все разошлись, Колосок улегся рядом с Дениской. Под буркой было тепло, сладковато било в нос конским потом и табаком.
— Не спишь, Дениска?
— Нет, Миша.
— Я думаю: где теперь Ван?
— Да, жив ли?.. А что ты о нем вспомнил?
— Подумал о Шпаке, вот Ван Ли и вспомнился. Хороший Ван парень… А за тебя, Дениска, я очень боялся: ой, думаю, затянет его Андрей, и покатится наш Денис вниз… Теперь вижу: коли сам Терентьичу наган отдал, значит, наш ты, Дениска, на жизнь и на смерть наш!
Говорили до зари, пока сонная дрема не связала языки.
В четырехугольнике, опутанном колючей проволокой, в бессильной тоске, не получая и самой маленькой весточки с родины, томились бойцы. Письма не шли, не было и газет. Правда, находились лазутчики. Они легко узнавали городские новости, а вечером таинственно передавали их бойцам в углах бараков, во дворе, у проволоки и даже в уборной. Но от всех этих известий несло провокацией:
— Знаете, пишут, что Врангель Ростов взял…
— Какой там Ростов! — дополнял «сочувствующий». — Он уже на рудниках.
— Хватай дальше!
Бойцы недоверчиво поглядывали на этих «грамотеев», не верили им, а все же сомневались. А шептуны распалялись с каждой минутой все более:
— Голод начался!
— Слыхали? Особенно в Ростове и Новочеркасске.
— Брехня, — осаживал расходившегося шептуна кто-нибудь из бойцов.
— Брехня, говоришь? Пожалуйста. — И «грамотей» моментально извлекал из кармана газету, тыкал пальцем в непонятные слова.
— На, почитай, почитай, а потом кричи.
— Да ты мне русскую газетку дай, я тебе прочту.
Однажды пришел в лагерь молодой юнкер. Был он похож и на немца и на русского. По-русски говорил чисто, без акцента, только слова расставлял как-то по-книжному.
— Вы вот говорите — советская власть, — снисходительно усмехался он, — значит, в органы управления страной входят выборные от народа, то есть крестьяне, рабочие и так далее. Но ведь вы забыли один маленький факт: у вас пятьдесят процентов населения безграмотны, значит, управлять-то страной, а следовательно и вами, будут культурные люди, интеллигенция, а не вы, потому что вас нужно предварительно обучить грамоте. А интеллигенция не с вами.
Дениска оглушительно засмеялся. Юнкер аж вздрогнул:
— Что — неправда?
— Может, и правда, а только по-вашему не выйдет. Не за то боролись!
Дениска, низкорослый, широкий, с худым, словно изнутри обожженным лицом, подошел вплотную к юнкеру. Тот невольно попятился.
— Шел бы ты отсюда, господин юнкер… Долго ли до греха… Видишь, какой народ горячий. Может вспомнить, как вашего брата рубали и под Ростовом, и под Новочеркасском…
Юнкер ушел, но с этого утра, как нарочно, стал чуть ли не ежедневно появляться в лагере. И обязательно здоровался с Дениской. Чем-то привлекал его этот молодой красноармеец, и юнкеру хотелось во что бы то ни стало «приручить» Дениску.
— Здравствуйте, господин большевик, — кивал юнкер.
— Здорово, недорезанный, — отвечал Дениска полудружелюбно.
— Не угодно ли? — Юнкер извлекал из кармана портсигар, протягивал душистые сигареты.
— Не смею отказаться, — усмехался Дениска, осторожно выгребая почти все содержимое портсигара.
Юнкер смеялся, обнажая ровный ряд белых зубов.
— Вы в городе нашем были?
— Был, в самом центре.
— Где это?
— В тюрьме.
Брови юнкера приподнялись, но сейчас же опустились вновь.
— У вас нет желания пройтись по городу, погулять?
Дениска недоверчиво пожал плечами: «Кто, мол, меня выпустит?»
— Без шуток, пойдемте, пройдетесь немного, посмотрите город. Вам, вероятно, надоело уже в лагере?
— Надоело!
У ворот часовые подозрительно смерили взглядом Дениску, но он прошел рядом с юнкером, и они ничего не сказали…
Город, освещенный множеством электрических фонарей, был чист и опрятен. По тротуарам гуляли нарядные мужчины и женщины. Изредка юнкер отдавал честь какому-нибудь офицеру.
Остановились на мосту. Маленькая речушка, закованная в бетон, несла игрушечные пароходики. Вспомнил Дениска широкий, шумный, затопивший луга Донец, отвесные скалы, нависшие над водой, а в самой воде зеленое колеблющееся отражение берега. Редко кто проедет по Донцу в лодке, спускаясь вниз по течению, и пустынно плещется он, стиснутый скалами и садами…
«А здесь — культура», — думает Дениска.
Пароходик пискнул, распустил за собою шлейф дыма, побежал вниз по речке.
— Германия вся изрезана судоходными реками, — словно угадывая мысли Дениски, сказал юнкер. — Мы в последнее время сами роем вот такие каналы, выбирая торф, а потом пускаем по ним вот такие суда- игрушки.
— Да, культура! — соглашается вслух Дениска.
Юнкер усмехается:
— Понятно, вам еще далеко до Германии. Вы — Азия.
Дениска от обиды сжал кулаки, но заставил себя промолчать. Свернули в опрятный переулок. Витрины магазинов были завалены увесистыми балыками, окороками, банками консервов. Дениска, глотая слюну, смотрел на стекла.
— Вы не догадываетесь, куда я вас веду?
— Нет… Впрочем, мне все равно.
— Вот как? Да, русского человека трудно чем-либо заинтересовать, и вся его жизнь складывалась согласно с его инертным характером.
— Это верно, мы люди с характером, — проговорил Дениска.
Остановились около небольшого домика.
— Мой дом, заходите.
Прошли через коридор и гостиную. Дениска неуклюже цеплялся о притолоки дверей и конфузливо
