— Мы будем дружить! — Маришка обняла куклу. — Крепко-крепко. Я не буду ее обижать, Санечка! Спасибо тебе преспасибо, вот! — Оставив куклу, малышка обвила Санькину шею ручонками, громко чмокнула в щеку.
На шум из гостиной вышел вечный комэск, из кухни выбежала Вера. Они столкнулись в дверях, быстро глянули в глаза друг другу, рассмеялись. Никодим Громов как-то нежно, ласково обнял жену за плечи, и Вера, Вера, которая ни минуты не могла усидеть на месте, вдруг вся зарделась, как девчонка, тихонько прижалась к мужу, замерла. Влюбленными глазами они смотрели на дочурку и улыбались. У них были такие открытые, счастливые улыбки, что Саня совсем растрогался.
— Бить тебя некому, Санечка, — мягко сказала Вера. — Ты, наверное, на ребятишек уже всю зарплату ухлопал?
— Это медведь Маришке подарил, — объяснил Саня.
— Правда, — подтвердила Маришка. — Большой-большой. Больше папы! Да, Санечка?
Все засмеялись. Старлею доблестных ВВС стало уютно и тепло.
— Чего у порога расселся? — добродушно зарокотал Громов. — Проходи.
— Ты не бойся, Санечка, — Маришка пожала ему руку. — Папа у нас добрый. Только голос комадный.
— Какой, какой?
— Понимаешь, — серьезно объяснила девочка. — У нас в доме остались целых две женщины. Мама большая, а я поменьше. Папе нас распускать нельзя. Никак нельзя. А то такое начнется. — Она сделала огромные глаза. — Такое… Вот у папы комадный голос.
Хорошо было в доме Громовых. Вера быстро уложила Маришку вместе с куклой в кроватку, не успели оглянуться — накрыла на стол. Они пили ароматный чай с малиновым вареньем, похрустывали тоненьким Вериным печеньем, и Саньке казалось, будто ничего вкуснее он никогда не ел.
— Ох, Санечка, — издалека начала Вера. — Куда нас только не швыряло. И Сибирь, и Дальний Восток, и Крайний Север, и пустыня. Помотались мы по свету — не приведи господь. Теперь вот здесь. А надолго ли? Снова благоверный мой затосковал. На небо какой день поглядывает и молчит. Чует мое сердце, чует…
— Да, — неопределенно произнес Громов, — поскитались, верно. Так чего, — зарокотал он добродушно, — ты за мной везде ездишь?
— Никодимушка, — засмеялась Вера. — Что бы ты без меня делал? Засох бы на корню. Иголка без нитки не иголка. Так, колющий инструмент.
— Правда, — с удовольствием согласился Громов, шумно потягивая чай. — Истинная правда. Я бы без тебя помер. Как есть помер.
— Чует мое сердце, Санечка, он опять куда-то собрался. — Вера с тревогой посмотрела на мужа. — Тут к нам какой-то генерал столичный приходил. И Никодимушка мой после того сам не свой. Все на небо глядит.
— Хорошо, мать, — Громов положил свои большущие лапищи на стол. — Выключай форсаж. Бери КУР ноль. Нам с Саней поговорить надо.
— КУР ноль — на кухню, что ли?
— Куда же еще? У тебя там что-то горит!
— Ох, совсем из головы вон! — Всплеснув руками, Вера метеором вылетела из-за стола, но дверь за собой прикрыла неслышно, аккуратно.
Мужчины остались одни. Какое-то время сидели молча, и Саня, допивая чай, с любопытством рассматривал вечного комэска — первый раз видел в майке и спортивных брюках. То, что он всегда принимал за излишний вес, на самом деле оказалось мускулатурой. От любого движения мышцы буграми ходили на руках, на плечах, на груди майора Громова, точно перед Санькой сидел не обычный летчик, а человек, с детства занимавшийся грубой, тяжелой работой, всю жизнь имеющий дело с тяжестями. Громов тоже посматривал на старлея доблестных ВВС, о чем-то напряженно думал. Наконец, закурив, прямо, без всяких переходов, рубанул:
— Ну, хватит играть в молчанку. Знаю, зачем притопал. Хочешь узнать, откуда этот медведь, имеющий подзаборную академию, знает то, про что ты, умненький-благоразумненький, догадаться не можешь? А теперь еще и про генерала спросить хочется, да колется. Правильно говорю?
— Да, — растерянно сказал Санька. — Верно.
— Слушай и запоминай! — Громов стал суровым и серьезным. — Про генерала, придет времечко, скажу: пока не могу. Ты человек военный, должен понимать. А вот твою абракадабру объяснить — желание имею. Ну, — поправился он, — тот полет с выкрутасами. Как поступок я его понимаю и жму твою лапу, а как действие — осуждаю и категорически отвергаю.
— Почему, Никодим Иванович?
— Сразу не объяснишь. Тут и несолидного много, и принципа не хватает. Сечешь: принципа, — повторил он раздельно. — Понимаешь, как в бою. Идешь в паре, вдруг ведомый «мессера» увидел — тюк в сторону. Сбил. А хвост у ведущего оставил открытым. Что же, хвалить его за заваленный самолет? Представлять к награде? Нет, милок, судить! Судить надо самым суровым судом за то, что он, гад, оставил товарища без прикрытия. Вот и у тебя так получилось…
— Никодим Иванович!
— Молчи и на ус мотай! Сам ты. Кругом сам. Сам идею изобрел, сам рассчитал, сам осуществил. Сбил, в общем, а ведущий остался без прикрытия.
— А как я должен был поступить?
— Ну, Сань, ты меня до сидаличного нерва поражаешь! Как поступить? Принципиально! Пора одиночек повсюду прекратилась. Изобрел, рассчитал — тащи Командиру. Так, мол, и так. На благо России нашей матушки предложение имею, как оборону укрепить.
— Командир бы зарубил.
— Тю, Сань, да ты правда глаз не имеешь. Пошто сидел на СКП три дня? Это наш Командир бы зарубил?! Петр Григорьевич?! Да в жизнь не поверю! А если б и зарубил — тащи Командующему округа. Там не вышло — Главкому. Товарищей с проектом познакомь. Принцип держи! Чуешь мою мысль?
— Да, — сказал Саня. — Кажется, начинаю улавливать. Но в армии…
— Когда речь про оборону Родины, — гневно сверкнув глазами, отрезал Громов, — тут хоть до ЦК дойди, а свое докажи! Заруби это где хошь! Понял!
Саня начинал понимать. Трудно, тяжело проталкивались в него мысли майора Никодима Громова. Точно он сразу — без промежуточных переходов — поднимался на какую-то новую человеческую ступень, более высокую и значительную, чем прежде. Мучения, страдания, сомнения — все пережитое за последние дни, увиденное, услышанное, прочувствованное переплавлялось в нем, словно в тигле, образуя новый, неизвестный ранее сплав.
— Ты не серчай, Санечка, — сказала Вера, когда Сергеев уже стоял на пороге громовской квартиры. — Я аж на кухне слышала, как Никодимушка орал. А все оттого, что отец у нас хочет, чтоб люди жили правильнее.
— Извини, Сань, если чего не так, — сграбастал его вечный комэск. — Сказал тебе все потому, что имею в тебя большую надежду и веру. Дружку твоему не сказал бы.
— Ропаеву? — быстро спросил Саня.
— Ему, математику. Все учтет, дебет с кредитом сведет, а мелковат. — Стальные бугры у майора Громова напряглись, заиграли. — В бой с ним бы не пошел, — резко сказал он. — Почему — объяснить не сумею, а не пошел бы, и баста!
— Никодим Иванович, — неожиданно для самого себя сказал Саня. — У вас восемьсот сорок рублей есть? Наличными.
Громов безудержно, раскатисто захохотал, обнимая жену.
— Вот она, мать, современная молодежь! Ты погляди на него! Орел, как есть орел!
— Тебе прямо сейчас надо, Санечка? — с тревогой спросила Вера.
— Угу, — он быстро взглянул на часы. — Четырнадцать минут осталось.
— Чего же ты стоишь! — Вера оттолкнула мужа. — У человека четырнадцать минут осталось, а ты как пень!
