— Когда увидимся — не знаю, но вот название этой жопы, кажется, угадать могу. — Хмыкнул я, убирая «эргэдэшку» в карман «разгрузника».
— Я его то же знаю. — Буркнул начклуба.
— Вот и славно! Значит, там мимо друг друга точно не пройдём. Так, говоришь, полфляги ещё осталось?
— Даже больше.
— Кстати, всё хотел спросить тебя, как там Света? — Набрался я, наконец, смелости задать давно мучавший меня вопрос. — По— скотски всё тогда получилось…
— Не бери в голову. — Лазаренко выбрался на асфальт и начал сосредоточенно оббивать от грязи «берцы» — Всё у неё устроилось. Как раз перед нападением чечей она улетела домой. Здесь к ней просто банным листом прилип один дирижёр не то из александровского ансамбля не то из Большого театра. Он с ней, оказывает, учился в одном училище.
В общем, хочет её забрать к себе в труппу. Говорит, голос у неё просто уникальный. Так, что, глядишь, ещё и по телевизору её увидишь и гордиться будешь, что когда-то знаком с ней был.
…А всё же зря я ухо выкинул. — Вдруг остановился Лазаренко — Хоть какая-то память осталась бы, кроме этой. — И начклуба приподнял перебинтованную руку.
— Так, может, вернёмся? — Предложил я — Выловим?
Лазаренко на мгновение задумался, а потом махнул рукой.
— А-а-а… ладно! Возвращаться плохая примета. Хрен с ним! Ещё много нарежем. Пошли водку пить. Вертушка скоро…
Великий Мганга
— Мганга, расскажи, что-нибудь про шаманов?
…Чахлый костерок, из собранных по руинам обломков чьих-то кроватей, стульев, шкафов и столов, едва освещает наши лица во тьме подвала. Дров мало. Небольшая куча разнокалиберных щепок на всю ночь. Местные давно всё дерево растащили. Они из этих руин уже вторую неделю не выбираются. Наверное, в Сталинграде так люди жили во время его осады. Норы, подвалы, переползания, перебежки.
Плохо так говорить, но местные мне сейчас очень напоминают крыс. Помню, в школе изучали. «Кормовая камера, спальная камера, место для естественных отходов…» Так и тут. В ближнем подвале они спят, в дальнем гадят. Есть и своя «кормовая камера». Они смогли разобрать стенку в подвал разбитого магазина. Он конечно пустой. Чечен хозяин ещё перед началом боёв всё вывез. Но осталось несколько коробок макарон, коробка старого прогорклого маргарина и пару упаковок сухого напитка «инвайт». Если им развести гнилую воду из бочки, выставленной под водосточную трубу — главный здешний источник воды, то эта грязь приобретает более-менее нормальный вкус и её уже можно пить не кипятя, а это экономия дров.
— Мганга, ну расскажи!
…Мганга — сахаляр. Никогда до этого не знал, что есть такое слово. Оказалось, так зовут тех, у кого кто-то из родителей якут. У Мганги якут отец. Вообще-то зовут его Миша, Михаил Лукинов. А «Мганга» его прозвище. Точнее — «Великий Мганга». В каком-то старом фильме был такой африканский колдун. Прозвали Мишку так потому, что он, по его словам, сын шамана и ученик шамана. Может быть, он и врёт. Но слушать его интересно.
— …Ну, чего ты, ломаешься, расскажи!
Его лицо, в дрожащем пламени, похоже сейчас на какую-то восточную маску. Хотя днём, на свету Мишка не очень похож на якута. Кожа у него белая, глаза европейские. И только разрез глаз якутский — узкий, поднимающийся к вискам. Да ещё лицо широкое. Мы даже поначалу не поверили в его рассказы об отце якуте. Думали — врёт. Но в военном билете в графе «место призыва» было написано «гор. Тикси». Пришлось поверить.
Сам Мганга объясняет свою небольшую похожесть на якутов тем, что его мать, приехавшая в Тикси по распределению после медицинского училища, была родом из глухой костромской деревни.
— Кровь у матери сильная была. А у отца кровь — слабая, не мужская. Он же теперь не мужчина…
От его рассказов мы иногда просто угораем со смеху. По словам Мишки, его отец только какое-то время был мужчиной. Но как стал шаманом, то переродился в женщину. Так, мол, духи захотели.
— Так может он у тебя обычный пидор? — Зашёлся хохотом после этого его объяснения «Окинава» — Стёпка Акинькин, долговязый белобрысый сержант. — В зад дуплиться, а ты нам лапшу на уши о каких-то «духах» вешаешь. Да у нас в Москве, в сквере перед Большим театром, этих «духов» жопашных — как грязи!
— Дурак ты! — беззлобно огрызается Мганга. — Никакой он не жопашник. У настоящих шаманов всегда так. В обмен на силу им духи велят измениться.
— А как он изменился? — не унимается Окинава — Ну, как женщиной стал? Типа, в жопу кому-то дал, да? — он опять давится смехом. Но Мганга непоколебим.
— Сам ты в жопу даёшь! Никому он не давал. Просто переоделся в женское платье и стал жить как женщина, хозяйство вести женское…
— Так может он у тебя и ссыт как баба? — сквозь смех спрашивает Окинава.
— Да, ссыт как баба, на корточках. — Неожиданно соглашается Мганга.
От этих слов Окинава вообще складывается пополам. Все остальные тоже хохочут в голос.
— Вот — умора! Ну, вы даёте! — чуть не задыхаясь от смеха, тараторит Окинава. — Нет. Я в шаманы не пойду. А то сядешь поссать, а тебя какая-нибудь змея в конец болтающийся укусит. Или мужики с бабой перепутают, поставят раком…
— …Мганга, ну расскажи, не ломайся!
— Ладно. — Широкое лицо Мганги в языках огня сейчас очень похоже на какую-то восточную маску. — Расскажу, как я отца первый раз увидел.
Мне тогда тринадцать лет было. На праздник солнца в наш поселок всегда приезжали якуты, ханты, манси и прочие северяне. Вообще, отношение к ним было не очень. Вечно грязные, воняющие рыбой, тюленьим жиром, сопли — до подбородка. Ну а уж когда они напивались, то вообще теряли человеческий облик. Мы часто издевались над ними.
Я скрывал, что мой отец якут. Рассказывал, что мой отец был лётчик. Мол, погиб, когда я был маленьким.
В тот год в поселок приехал шаман. Шаманы редко появлялись в поселке. Боялись милицию, боялись, что посадят за тунеядство или по религиозной статье. Жили шаманы обычно далеко в тундре…
В тот день я помогал матери нести сумки из магазина. Тут к нам подошла пожилая якутка. Мать её сразу узнала и почему-то занервничала. Послала меня с сумками домой, а сама осталась с ней. Через час пришла, заперлась у себя в комнате, плакала. Я к ней, мол, что случилось. Она долго не хотела говорить. Но я не отставал. Наконец сказала.
— Здесь твой отец.
Я растерялся. Знал, конечно, что где-то он есть.
За год до моего рождения мать всю зиму в стойбище каком-то жила. Её за ним закрепили. Эксперимент какой-то был. Типа новая форма медицинского обслуживания оленеводов. Фельдшерский пункт. Там она с отцом и познакомилась. Но почему-то у них не сложилось, и весной она улетела в Тикси.
