— Сиди, часовые заметят и крик поднимут.
— Пусть кричат.
— Дурак ты, Толька! Никита совсем близко. Услышит крик, и вернется. Как думаешь, Демка?
Тот не ответил и отвернулся. Ленька обиделся:
— Вроде онемел ты сегодня. Сопишь, пыхтишь, слова сказать не можешь. Язык проглотил, что ли?
— Легче будет, коли кричать и командовать, как ты, начну?
— Ишь ты, какой!
— Да уж такой и есть!..
На вершине горы вспыхнул костер. И от этого темнота стала гуще, непроглядней. Длинные языки пламени, рассыпая искры, вздымались вверх и лизали ночное небо, где, освещенный отблесками огня, бился на ветру красный прямоугольник пионерского флага. Мачту не было видно: ее скрывала ночь, и поэтому казалось, что флаг один реет в воздухе.
— Пора! — торжественно произнес Ленька. — Нападем по сигналу. Подниму руку — и вперед!
Они осторожно поползли по склону, держа курс на костер.
Гоша Свиридов и Костя сидели у огня, пекли на углях картошку и даже не предполагали о надвигающейся опасности. От жара лица их раскраснелись. Аппетитно пахло печеной картошкой. Подбрасывая на огонь сухие ветки, дежурные вели мирную беседу.
— Костик, кем станешь, когда вырастешь? — спрашивал Гоша.
— Комбайнером!.. И… очень художником быть хочу. Я, Гоша, когда рисую, про все, как есть, забываю!
— А я науку про землю изучать решил. Про горы, долины, реки, озера и моря… Про то, что в самой середке земного шара есть…
— В геологи? Интересно. Я слыхал, что у них приборы есть, насквозь прощупывают землю. Поставить такой прибор, к примеру, на Лысой у нас и можно запросто узнать, что на той стороне земного шара делается.
— Этот аппарат на твою кинопередвижку смахивает, которая сны-то крутит.
— Право слово.
— Сочиняешь ты, а на земле много диковинных случаев бывает, это верно. Недавно прочитал я, как вулканы рождаются. Рассказать тебе — не поверишь. На ровном месте вдруг — дым, пепел, огненная лава и — пожалте! — гора, что Везувий!
— Вроде бы тоже кинопередвижка, — хитро подмигнул Костя, выкатывая палочкой из костра обуглившуюся картофелину. — На ровном и — гора! Как это?
— Послушай. В Южной Америке, ты сам знаешь, есть страна Мексика. Столица ее почти так же называется — Мехико. К востоку от Мехико, этой самой столицы, есть вулкан Парикутин. Он и на картах обозначен черным треугольничом. Вулкан этот совсем молодой. Ему чуть боле десяти лет от роду. Было это в феврале 1943 года, у нас война еще шла. Один тамошний крестьянин в лесу работал, дрова, должно, заготовлял. Вдруг рядом с ним «Пок!» — кусок земли взлетел метра на три. Он, глядь — в земле дыра. Из нее серой пахнет, и дым крутится. Решил дядька дырку засыпать, а у него не получается. На глазах дыра увеличивается и уже не тоненький дымок, а черный столб дыма валит из нее. Мексиканец на лошадь — и в деревню. — Чудо, кричит, земля продырявилась!
— Так и кричал?
— Ну, не так, а вроде. Жители — кто на что — и к месту. Смотрят, а дыра в котлован превратилась. На дне этого котлована огненная лава кипит… На другой день вырос конус — гора метров десять высотой, а через три дня она стала уже шестьдесят метров. Потом выросла до ста пятидесяти, и началось извержение. За одну минуту Парикутин, пишут, выбросил двенадцать тысяч тонн преогромных каменьев. Лава начала растекаться. Страх что было! Извергался долго. Пепла на земле нападало в толщину метров на сто пятьдесят, лава поселки заливала. За год вырос Парикутин до четырехсот шестидесяти метров! Извержения-то только в 1952 году прекратились: уснул вулкан. Вот и выросла гора, а ты говоришь…
— Сколько, должно быть, народу погибло.
— Про то не написано.
— Гоша, может, и Лысая когда-то давным-давно вулканом была, а? Пепел из нее… — Костя не закончил фразы: что-то жесткое и колючее опустилось на голову. Миг — и он был запеленан, как малый ребенок. Чьи-то руки подняли его, оттащили от костра и довольно бесцеремонно бросили на траву. Клюев закричал, забился, надеясь высвободиться.
— Гоша, Гошка, развяжи! — и катался по лужайке.
— Отпустите! — слышался совсем рядом голос Гоши Свиридова. — Хватит разыгрывать! Не шутят так! Снимайте мешок! Никитка, если ты — конец дружбе! Слышишь?
Но с пленниками никто не разговаривал. Напрасно кричали они, просили, требовали свободы.
Включив фонарик, Ленька шепотом подозвал Демку, который стоял у костра и задумчиво смотрел на язык огня. Не нравился Демке налет. Пионеры трудились, строили, заботились о том, чтобы каждый мог отдохнуть в шалаше после работы на поле, на ферме, укрыться от палящих лучей солнца или просто, собравшись в тесный кружок, прослушать интересную историю, вроде той, какую только что рассказывал Гоша. «И откуда у Леньки такая злость?.. — думал Рябинин. — Завидует он. Всему завидует. Если бы сам Ленька выстроил такой лагерь, то день и ночь стерег бы его. А так — разоряй, не наше, «Карфаген»!.. — Демка тяжело вздохнул. — Не стал я дежурных связывать, и лагерь громить не стану!» Подбежал Толя. От сильного волнения он говорил срывающимся шепотом.
— Демка! — горячее дыхание Толи щекотнуло ухо. — Действовать быстро надо. Пошли.
Демка с трудом переборол себя, и как во сне, двинулся к мачте, возле которой возился Ленька, отвязывая веревку для спуска и подъема флага. Узел никак не поддавался. Ленька нервничал. Положив на траву фонарик, он вытащил перочинный нож, зубами открыл лезвие и одним взмахом перерезал шнур. Флаг пополз вниз. Ленька жадно схватил его обеими руками.
— «Бороться и побеждать!», — прочитал он гордые слова на красочном полотнище. — Хорошо придумано! Вот и боремся…
И тут с Демкой что-то случилось. Увидев у Леньки в руках красный флаг, он почувствовал вдруг такую ненависть к вожаку, намеревавшемуся сорвать полотнище с флагштока, словно перед ним стоял враг.
— Не тронь, — сурово проговорил он, — не тронь флага!
— Что с тобой, Демка? — удивленно спросил Ленька, направляя луч света ему в лицо. — Спятил? Нельзя оставлять флага, — зашептал он, — флаг останется, значит, лагерь тоже! Как в армии полк или дивизия крепко за свое знамя дерутся. Если потеряют его в бою, то честь свою, значит, потеряют. Без боевого знамени нет ни полка, ни дивизии, ни армии. Понял?
— Не прикасайся! — упорствовал Демка. — Флаг этот не Никитин! Это — красный флаг, наш флаг! Уйди!.. И лагеря зорить не дам!
— Ах, та-а а-ак! — Ленька медленно приближался к Демке. Толька, заходи сзади. Мы тебе покажем, изменник…
Прислонившись к мачте спиной, Демка приготовился отразить нападение. Он был спокоен. Решение, принятое так внезапно, показалось ему давно подготовленным и продуманным, а самое главное — правильным.
Луч света из Ленькиного фонаря бил прямо в лицо, суровое и строгое. Брови сдвинулись к переносью, губы сжались, на скулах играли желваки.
— Толька, налетай! — вполголоса скомандовал Ленька, бросаясь вперед. — Хватай!
Толя размахнулся, но, получив увесистую оплеуху, откатился обратно.
— Ладно-о-о, — процедил он, — увидим…
Ленька погасил фонарик и второй раз ринулся на врага. Он крутился возле, как волчок, пытаясь выбрать благоприятный для нападения момент. Демка учитывал силы противника и не отходил от мачты, которая как бы защищала его сзади. Отчаявшись, Ленька бросился наобум и, размахнувшись со всего плеча, ударил Демку по лицу. Тот схватился за щеку, но сообразил, что сейчас не время вздыхать, и одним прыжком достиг костра, взял из огня горящую головешку и двинулся на противника.
— Идите отсюда, — негромко говорил он. — Не уйдете, хуже будет! Всем расскажу, кто лагерь
