привезли, а нам завтра дадут.
— Тогда завтра и придем, — сказал я. — А цветник осенью начнем сажать — сейчас все равно нельзя.
— А можно и деревья еще раз попробовать, — осторожно предложил Азим-ака. — Может, приживутся?
— Так ведь земля плохая, — с плохо скрываемой иронией ответил я.
Азим-ака улыбнулся:
— А теперь будет хорошая! Я почему-то уверен!
Стелла не выдержала:
— Деликатничаете вы с нами, Азим-ака. И напрасно. Нас бы надо самих, вместо самсы, в тандыр налепить и на этих вот прутьях малость поджарить.
— Верно! — подхватил я. — Тогда и земля сразу хорошая станет. И розы расцветут. И аксакалы обрадуются…
Азим-ака с испугом поглядел на нас, пытаясь понять — шутим ли мы.
Чей проект победит?
Так подкрался сам собою момент, которого мы с нетерпением ждали. Можно было отправляться к отцу Васьки Кулакова — «бороться с эхом». Все очень просто. Васькин папа — столяр знаменитый, он из дерева любые штуки умеет выделывать. Что для него тахту срубить — это он запросто. Дело не в тахте, конечно. Ее мы сами сделать хотим. Но лучшего повода найти путь к сердцу Николая Степаныча вряд ли сыщешь.
— Готовьте доски! — наказали мы Азиму-ака и отправились прямиком к Николаю Степанычу.
У дома мы встретили Ваську. Увидев, как решительно шагает наша пятерка, Кулак изменился в лице.
— Вы куда, ребята? — спросил он. — Что случилось?
— К бате твоему идем.
У Васьки запрыгали глаза — чуть с лица не убежали.
— А зачем, ребята? Может, не надо, а? Я ведь больше не буду.
Никогда бы не подумал, что Кулак может так струсить. Мы не выдержали и рассмеялись. А мне почему-то грустно за него стало.
— Ну даешь, Кулак! В чем опять провинился — ну-ка, честно признавайся. Мы ведь не ругаться идем, а…
Я вспомнил, как Азим-ака зазывал нас в своей заявке, и завершил:
— Советоваться идем к твоему бате. По столярному делу нам подмога требуется. Две тахты надо около чайханы построить для аксакалов.
— Фу ты! — вздохнул Васька. — А я подумал…
— Ладно, веди лучше к бате. Петух один тоже думал-думал и в шурпу попал.
Васька пропустил нас в калитку и тут же, забежав вперед, заискивающе спросил:
— Ребята, а вы, правда, только про тахты будете с батей говорить?..
Николай Степанович работал в своей мастерской. Пол был увит барашками кудрявой стружки, пахло клеем.
— Вот это инструменты! — восхищенно воскликнул Фархад, оглядывая стены, увешанные столярными доспехами. — Не то, что в нашей Академии.
Восклицание Камилова явно пришлось по душе Николаю Степановичу.
— Верно-верно, — добродушно посмеиваясь, сказал он. — Струмент — первое дело во всяком, можно сказать, предприятии. Без струмента только корову пасти. Да и то хворостинка нужна.
Он спохватился.
— Погодите, ребята, а чего пожаловали целой делегацией. Может, Васька чего снова набедокурил? — Николай Степанович недобро глянул на сына, в глазах его в эту минуту уже не было того счастливого благодушия, которое читалось в них, когда он любовно оглядывал инструменты.
— Говори! — подступил он к Ваське. — Чего натворил?
Васька испуганно закрылся рукой, ожидая, что сейчас будет очередная трепка.
— Погодите! — воскликнул я. — Мы не из-за Васьки пришли.
— Не из-за Васьки? — удивился Николай Степанович, сомневаясь, что нас могло привести к нему что- нибудь другое, а не очередная злая шалость сына.
— Мы к вам советоваться пришли, — начал я свой хитроумный, как я полагал, «закидон». — Нам без вас никак не обойтись, — ну вот честное слово!
— Иди ты! — восхитился Николай Степанович. — Что случилось-то?
— Понимаете, хотим мы для аксакалов две тахты построить, а как — не знаем. Научите, пожалуйста. Вы ведь знаменитый мастер, про вас в поселке говорят — первый столяр района. И далее области, если не всей Средней Азии…
Я безудержно врал, никто Николаю Степановичу таких громких титулов у нас не присваивал. Столяр, впрочем, он был, и правда, хороший. Николай Степанович зарделся от удовольствия, слова мои, похоже, в самую точку попали.
— Тахту говорите? — спросил он, нервно шаря по верстаку. Пальцы его слегка подрагивали. Мне даже совестно стало — вот ведь как разволновался человек от огульной похвалы. — Тахта — это дело простое. Тут перво-наперво чертеж надо сообразить. Нарисовать, значит.
Он положил на верстак какую-то рваную бумажонку, из-за уха вызволил карандаш и нахмурил лоб.
— Глядите сюда, — пригласил он. — Вместе будем думать.
Мы сгрудились у верстака, и только Васька продолжал стоять в стороне, все еще не веря, что трепки не будет.
— Николай Степанович, а можно, Васька тоже думать будет? — спросил я.
— А пущай думает! — радушно разрешил тот. — Мне не жалко. Только вот думалка у него слабая.
— Иди к нам, Вась, — пригласил я. — Чего отбиваешься.
— Я — пожалуйста! — с готовностью отозвался Васька. — Где, где надо думать, покажите…
И тут я предложил:
— А давайте конкурс на лучший проект проведем! Чей лучше получится — тот и станем в тахту превращать. Васька, тащи бумаги, да побольше.
Кулак помчался в дом.
— И карандаши не забудь! — запустил ему вдогонку Фархад.
— И будильник! — добавил я. — Заведем, чтобы все разом сдавали. По-честному.
Скоро мы уселись по разным углам и, ревниво поглядывая друг на друга, принялись проектировать тахту. Николай Степанович тоже сидел за верстаком, закусив губу и испытывая, как и мы, приторно-сладкие муки творчества.
Но вот загремел будильник. Вздыхая, мы понесли наши листки к Николаю Степановичу. Он неспешно разглядывал их, посмеиваясь чему-то. А посмеяться было чему.
— Это ж разве тахта? — улыбался Сервер, разглядывая мой проект. — Это же корабль эпохи Христофора Колумба. На твою тахту паруса поставить — и поплыть можно.
— Твоя не лучше! — отбивался я. — Такую тахту только в Луна-парке ставить — детей и слабонервных пугать.
Дошла очередь до Васькиного проекта, — и все мы, глянув на бумажку, испещренную каракулями, не сговариваясь, хором воскликнули:
— Ого, а в этом что-то есть!
