Так продолжалось недели две. Никто из питерских друзей никаких вопросов не задавал, сам Редрик ни с кем о случившемся не говорил. А потом он, вроде бы, стал немного оживать.
Конечно, пришлось подождать даже с хождением через Предел. Такие ранения, как те, что он получил, требовали осторожности и еще раз осторожности. Но постепенно он набирал сил, организм окончательно справился и с ядом, и с его последствиями.
Эйно очень долго не хотел пускать Редрика на задания, которые представляли хоть малейшую опасность. Но Редрик, вроде, и не собирался, очертя голову, лезть в бой. Как не собирался и уйти с головой в работу, чтобы забыть обо всем.
Иногда он даже не отказывался от совместных посиделок с другими сотрудниками, но старался сидеть где-нибудь в уголке, надеясь, что о нем все забудут. Случалось, что ему это удавалось.
Он даже улыбаться постепенно научился. И смеяться шуткам, когда смеются все. И смех был вполне естественным. И только Эйно пробирало холодком, когда он слышал этот смех.
Редрик не хотел умереть. Но и жить не хотел. И не мог.
Он медленно сгорал, это была смерть — возможно, растянутая на долгие годы. Ред винил себя в гибели Аси.
И вот теперь шеф «Умбры», маг со стажем, который исчислялся не десятками, а сотнями (и хорошо, если только сотнями) лет, не знал, что делать. Он был абсолютно растерян и выбит из колеи.
Предсмертное проклятие твари сбывалось, притом сбывалось самым жутким для него образом. Год- два, может быть, чуть побольше — и Редрика не станет. А он, Эйно, будет виновен в его смерти. И эта тяжесть прибавится ко всему, что уже лежит на душе.
«Лежит на душе? Да плевать на свою душу, — думал он в сердцах. — Если я сейчас не помогу ему, на хрена мне эта душа?!»
Но ничего придумать он не мог. Время не лечило Редрика — оно медленно его перемалывало. По частям.
Так прошел почти год. И Эйно даже не сразу понял, что с Редом происходят какие-то перемены. Чуть иначе заблестели глаза. Слегка иным стал голос. Улыбка уже не казалась приклеенной.
Перемены поражали, но Эйно и все меры, которые он пытался принять, оказались совершенно ни при чем.
Помог случай. Случай и совершенно иная магия — та, которой ни Эйно, ни кто-то из друзей не могли обладать.
Редрик никогда не ходил на ее могилу. Как-то он все-таки позвонил ее подруге и узнал, на каком именно участке на Ковалевке похоронили Асю. И тут же решил, что будет обходить Ковалевку стороной. «Ее там — нет. Ее вообще нигде нет. Ни здесь, ни за Пределом», — твердо решил он.
Но вот у Казанского собора Редрик появлялся довольно часто.
В тот год у Казани было весело и интересно — что по будням, что в выходные. Там все время собирался народ. Кто-то продавал новые, свободные газеты, кто-то проводил митинги, случались даже серьезные драки между политическими противниками.
А еще там же собирались вольные музыканты, неформалы, просто тусовщики — каждой твари по паре.
Редрик проходил мимо них, его не замечали. И это было очень хорошо и правильно.
Музыканты были самыми разными. Чаще всего исполняли песни каких-нибудь известных авторов, иногда выступали с целой программой на злобу дня. Порой — просто пели, чтобы пустить по кругу шляпу. Так можно было даже неплохо заработать на жизнь.
Редрик остановился как раз в тот момент, когда один из музыкантов, обратившись к напарнику, сказал:
— Давай из Михаила Щербакова, здесь этого еще не дышали.
Тот кивнул, взяв первые аккорды.
Песня была о нем, о том, что происходило там, в кошмаром сне Михайграда. По крайней мере, так показалось. Вряд ли неизвестный Редрику поэт знал хоть что-нибудь о тех соитиях, да разве это важно?
Он посмотрел на музыкантов. Молодые ребята, не ведающие о том, что такое война. И жуть и безысходность песни до них не доходила.
Редрик отошел к скамейке. «Думай о сегодняшнем дне!» Легко сказать!
А если дни тянутся и все никак не могут закончиться, муторные, серые дни, полные тоски и пустоты. И ты знаешь, что пройдет ночь и настанет точно такой же серый день, во всем повторяющий предыдущий — и некуда, некуда от этого будет деться!
Он присел на скамейку, закрыл глаза и надолго задумался. Стоило ли продолжать жить, если тебя УЖЕ убили на войне, а все, что ты есть — это ходячая и говорящая оболочка. А больше — ничего!
— Молодой человек, — окликнул его какой-то девиче ский голосок, — молодой человек?
Редрик не сразу понял, что обращаются именно к нему, но все же обернулся.
— Вам котенок не нужен? Мне надо раздать, последний остался, — сказала девчонка лет двенадцати. Ишь ты, как по-взрослому обращаться научилась!
— Котенок? — немного непонимающе спросил Редрик. — Зачем — котенок?
— Ну, котенок, — девочка показала коробку, в которой спало нечто серое и пушистое. — Кошечка…
Вероятно, котенка пока так и звали — Кошечка. Словно бы расслышав, что речь идет о нем, котенок открыл глазки, привстал на лапки и посмотрел на Редрика.
— Сколько стоит?
— Нисколько. Мне, я же говорю, раздать надо. А эта — последняя. — Она легонько погладила зверушку. — Не берете, — вздохнула девчонка. — Ладно…
— Погоди, — что-то кольнуло сердце Редрика. Он сам не понял, зачем это сделал, но протянул руку, и котенок доверчиво вскарабкался на рукав его куртки. Кажется, этот человек пришелся зверушке по душе. К тому же, было в нем что-то кошачье, родное — что именно, маленькое создание не могло понять.
— Вот и хорошо, — девчонка сразу отодвинулась подальше, словно бы опасаясь — незнакомый «молодой человек» сейчас отправит котенка обратно в коробку и скажет, что такого добра не нужно.
— Считай, что взял, — успокоил ее Редрик. — Как ее называть-то?
Но девчонки и след простыл.
Уже дома котенок получил имя — Кассандра. Просто Редрику — совершенно неожиданно — захотелось дать зверьку имя позаковыристее. Он еще и сам не понял, что именно происходит. Ему ЗАХОТЕЛОСЬ что-то сделать. И это было впервые после Михайграда.
Кошечка деловито поужинала — Редрик выставил ей миску с молоком. А после сытного ужина Кассандра решила, что будет очень неплохо немного поиграть со своим человеком.
Тот безучастно сидел в кресле, будто бы наблюдая за котенком, а на самом деле — не видя никого и
