навреди!». С «вылечи» дело обстояло значительно сложнее.
— У вас что, кроме меня, в городе лекарей нет? — сердито спросил я служку.
— Есть, батюшка, немец один есть, так его не сыскали. Уехали они, а куда — неведомо.
Про Винера я и сам был в курсе дела. Архиерейская коляска, на которой за мной приехал чернец, оказалась большой, неуклюжей, но на мягких рессорах и с полотняным тентом.
Я сел на кожаную подушку, набитую, как было принято, конским волосом. Служка скромно пристроился рядом, и тучный кучер тут же тронул лошадей. Мы не спеша покатили к большей из двух городских церквей. По дороге я спросил служку, что случилось с архиереем.
— Занедужили они ночью. Очень маются, — неопределенно ответил он.
Что такое архиерей, я знал весьма приблизительно. Ясно было только, что это какой-то церковный начальник. Просить разъяснения у служки я не рискнул, чтобы не вызвать подозрений своей странной теологической безграмотностью.
Мы подъехали к одноэтажному кирпичному дому под зеленой крышей. На крыльце меня ждал дородный священник, по-видимому, отец Никодим. Был он очень взволнован.
— Горе-то какое! — сказал он низким, зычным голосом, припадая на букву «О». — Володыко, дай Бог ему здоровья, помирает.
Священник перекрестился, перекрестил заодно меня и, суетясь, пошел вперед показывать дорогу. Мы вошли в большую, светлую комнату, где на широкой деревянной кровати, утопая в перине, лежал худощавый пожилой человек с искаженным от боли лицом.
Я для порядка перекрестился на иконостас, украшающий красный угол. Сделал я это, по недостатку опыта, не очень ловко, однако, на это никто не обратил внимания.
— Что случилось, ваше преосвященство? — спросил я, подойдя к постели больного.
— За грехи мне муки, — ответил архиерей слабым голосом, — помираю…
Я взял старика за запястье и проверил пульс. Он был вполне приличный для его возраста, с хорошим наполнением.
— Сесть сможете?
— Шевельнуться не могу, не токмо, что сесть.
— Болит-то у вас где?
— Везде болит, сыне.
Я чуть не засмеялся, вспомнив анекдот про боли во всем теле. «Куда ни ткну пальцем, везде дикая боль», — жалуется больной доктору. «Это у вас палец сломан», — поставил диагноз врач.
— Батюшка, — обратился я к отцу Никодиму, — помогите снять с владыки рубашку.
Мы осторожно приподняли архиерея и стащили с него рубаху. Старик мученически стонал, призывая Господа укрепить его силы и прервать мучения.
У бедолаги оказался зверский опоясывающий фурункулез. Я с облегчением вздохнул. Болезнь эта неприятная, но не смертельная. В нормальной амбулатории справиться с фурункулами было бы плевым делом: УВЧ, ультрафиолет, антибиотики… Я поднял глаза к потолку и задумался. Фурункулез только начинался, и, пока чирьи не созреют, и их можно будет вскрыть, владыке придется лежать на животе неделю в мучениях и униженной зависимости от судна и утки.
Больной и свидетели с благоговением следили за моими раздумьями.
Ничего радикального я придумать не смог и решил прибегнуть к немудрящему народному способу лечения этого недуга.
— Батюшка, — обратился я к местному священнику, — прикажите принести немного меда, головку чеснока, горстку муки и узкую тряпочку.
Я решил наделать лепешек с медом и толченым чесноком. Не очень эффективное, но полезное средство.
— Может, мне исповедаться и причаститься? — жалобно спросил больной. — Сколько, сыне, я еще проживу?
— Причаститься, конечно, не помешает, — согласился я. — А можно и отложить лет на двадцать, время еще есть.
— Так я что, не помру нынче? — удивленно спросил архиерей более твердым, чем раньше, голосом.
— За двадцать лет не поручусь, — признался я, — но что никакого серьезного заболевания у вас нет — это святая правда. Хотя помучиться несколько дней придется.
За разговорами я приготовил снадобье, прилепил на каждый будущий фурункул по рассасывающей лепешке и забинтовал чресла архиерея чистой холщовой тряпицей.
— Ишь ты, сразу полегчало! — сказал владыка в конце процедуры почти нормальным голосом. — Все в руках Господа!
Он неожиданно для меня слез с постели, укрепился на ногах, подошел к образам и опустился перед ними на колени.
У меня чуть не отъехала крыша. С такими фурункулами ему должно было быть больно даже шевельнуться. Чего-чего, а мучений, доставляемых такой пакостью, как чирьи, я насмотрелся предостаточно.
Архиерей, между тем, преспокойно молился и отвешивал земные поклоны.
Я подождал минут десять и уже собрался потихоньку уйти, как неожиданно появилось новое лицо — уездный начальник, которому положено было в данный момент умирать от цирроза печени, а не разгуливать по гостям. Выглядел он довольно бодро и выдыхал густые винные пары.
Первым делом надворный советник Киселев истово перекрестился на иконостас, а затем бросился ко мне с объятиями.
— Алеша, голубь ты мой, спаситель, душевно рад тебя видеть у одра, можно сказать. Благодарствуй за излечение, спас от смерти мучительной. Все как рукой сняло! Как ты мне запретил винище проклятое пить, — сказал он, дыша густым перегаром, — да руки на меня наложил, другим человеком стал!
Надеюсь, что во время этой странной тирады у меня был не очень глупый вид.
— Неужели совсем печень не болит? — растерянно спросил я.
— Совершенно-с, лет десять не ощущал себя таким здоровым. Да и владыка, смотрю, помирать раздумал, — сказал он встающему с колен архиерею.
— Господь не попустил, — подтвердил архипастырь.
— Нынче же вечером прошу ко мне, — обратился ко всем присутствующим уездный начальник, — премного обяжете.
— Непременно будем, — ответил за всех архиерей и покрутил бедрами. — Верите, Александр Васильевич, буквально от смерти спас меня сей вьюнош.
— Ваше преосвященство, — спросил я его дрогнувшим голосом, — вам что, совсем не больно?
— Ощущать ощущаю, но боли нет, — твердо ответил старик.
Похоже было на то, что я делался чудотворцем. Относительно того, что я сын своего папы, у меня сомнений не было благодаря фамильному сходству и другим признакам, поэтому никаких богохульных иллюзий о своем тайном божественном происхождении у меня не возникло. Вероятно, обострились какие-то экстрасенсорные способности, о которых я не подозревал.
Я даже прислушался к себе, но вроде никаких изменений не
