Киселев. — Так вот, когда я начинал службу в шестидесятом году, он был еще жив и сидел под строгой охраной. Я сам его один раз видел, когда стоял в крепости караульным.
— Все это очень хорошо, только при чем тут моя Алевтина?
— Этого не могу знать, — сказал Александр Васильевич, отводя глаза. — Только слыхал я, что Иоанн Антонович умер этак году в шестьдесят четвертом, а дальше не нашего ума дело.
Я понял, что теперь-то мы как раз добрались до самого интересного. Киселева подмывало рассказать все, что он знал, но он чего-то боялся. Я прикинул варианты и пошел обходным путем.
— А этот Иоанн был женат?
— Как можно такому узнику жениться! Его даже коменданту крепости нельзя было видеть!
— А как вы его увидели?
— Случайно.
— А еще кто его случайно видел?
— Мне-то почем знать!
— Это само собой, а вдруг он тайно женился? Может, слухи какие ходили?
— Мало ли, что люди болтают, разное говорили.
— А что говорили?
— Говорили, что за длинный язык недолго и в Сибирь прогуляться, — недовольно ответил уездный начальник.
— Может, у коменданта или у кого из офицеров дочка была молодая? — продолжал приставать я с расспросами.
— А коли сам все знаешь, зачем выпытываешь? — рассердился Киселев.
— И повенчались они тайно?
— Я у них на свадьбе не был, а люди всякое скажут, коли язык без костей.
— А кто у них родился?
— Этого не ведаю. Коменданта с семейством в Сибирь сослали, и я про него больше не слышал. Нас всех, кто в крепости служил, по дальним гарнизонам разослали. Так что пойдем, друг мой любезный, вместо разговоров пустых лучше выпьем. Не наше дело в такие тонкости вникать, поди твою сироту в Питере не обидят. В просвещенный век живем!
— Это точно, восемнадцатый век, пальчики оближешь — сплошное просвещение, — согласился я.
Мы подошли к столу и выпили за больную печень Александра Васильевича и освобождение Алевтины.
— Ежели у Его Величества сумление есть, то, коли дело династическое, очень способно, что и головы может стоить, — грустно подытожил свой «гишторический» рассказ добрый старик.
— А ты что про это дело слышал? — спросил я предка, когда Киселев отошел к другим гостям.
— Говорили, что комендантскую дочку насильно в монахини постригли, а у нее вскоре мальчик родился. А что на самом деле было, поди, одна Екатерина Алексеевна с Потемкиным знали. Влез ты, внучек, в скверную историю. Мне хоть и лестно через тебя с Романовыми породниться, да как бы с такой родней головы не потерять.
Я принялся считать варианты и года. По косвенным признакам вполне могло статься, что Аля внучка этого самого Иоанна Антоновича. Тогда становилось понятно, почему ее лишили фамилии и отдали в крестьянское сословие. Екатерина не терпела соперников даже в лице собственного сына, что же говорить про параллельную династическую ветвь. Приказать умертвить ребенка побоялась, чтобы не погневить то ли Бога, то ли историю, предпочла по-другому девочку сжить со света, старая тварь.
Было похоже на то, что я, женившись, попал в мезальянс — неравный брак — сначала думая, что женюсь на крепостной крестьянке, потом на принцессе.
Причем, если первый вариант ничем плохим нам не грозил, то второй мог доставить много неприятностей.
— Ты не знаешь, куда ее сейчас повезли? — спросил я предка.
— Сначала в губернский город, а оттуда в Санкт-Петербург, — ответил за него подошедший Киселев.
— Они, понимаешь, прискакали, как с неба свалились, — виновато сказал Антон Иванович, — Татищев морду воротит, будто мы с ним не знакомы, кричит: «Где дева, что пятнадцать лет назад сюда из Питера привезли?!» Я растерялся и сболтнул спьяну, что с тобой в Троицк уехала.
— Против власти, брат, не попрешь, — назидательно сказал Александр Васильевич, — оно, конечно, дело родственное, но служба важнее.
— Так и я подумал, что, мол, поделаешь, коли сам Император приказал. Однако, решил тебя в беде не бросать, тот же час в город собрался.
— Да ты-то тут при чем, — сказал я, — не от тебя, так от других бы узнали. Мне нужно их догнать и выяснить, что к чему.
— Да ты что, шутишь? Сам в тайную канцелярию хочешь?! — испуганно воскликнул Киселев. — В такие дела лучше не мешаться. Ты, брат, того…
— Да я не отбивать ее собираюсь, просто постараюсь поддержать, успокоить. Шуточки, девочка одна под арестом, и ни одного знакомого на всем свете.
Естественно, о том, как предполагаю общаться с Алей, я не сказал.
— Мне бы коня верхового, — добавил я.
— Бери моего, — предложил предок, — он у коновязи, я даже не успел расседлать.
Я поблагодарил, и мы вышли во двор. О том, что я не разу в жизни не ездил верхом, я как-то не подумал. У Антона Ивановича была вполне приличная лошадь, так сказать, среднего класса.
— Иван, — крикнул я своему напарнику, ожидавшему меня у нашего экипажа, — принеси саблю и пистолеты.
— Ну, что слышно, барин? — спросил он, подавая мне оружие.
Я вкратце пересказал ему то, что мне стало известно. Подошедший вместе с ним Костюков, выслушав, высказал пожелание:
— Ей бы дурочкой прикинуться, с дурочки какой спрос. Да и любят у нас юродивых.
Я кивнул и направился к коновязи. При моем приближении лошадь тихонько заржала и переступила ногами. Я отвязал повод и, вспомнив американские вестерны, попытался лихо вскочить в седло.
Это мне удалось, но только отчасти. Испуганное моим прыжком животное шарахнулось в сторону, и я чуть с него не слетел. Вовремя вспомнив о стременах, я всунул в них ноги и обрел относительную опору. Стремена были мне коротки, но регулировать я их не стал.
Лошадь, как показалось, удивленно покосила на меня лиловым глазом, но послушалась шенкелей и без понуканий пошла неторопкой рысью. Ворота у киселевского дома не закрывались, так что со двора я выехал без затруднений.
По дороге, ведущей в губернский город, я еще не ездил. По сравнению с другими «путепроводами», она содержалась в отменном порядке. Коняга трусила между колесными колеями, постепенно набирая скорость. Кавалькада опережала меня, по крайней мере, на полчаса, но я
