чаровнице, как она, здорова ли?
Я посмотрел на его покрасневшее, смущенное лицо, и мне стало жаль парня. Огорошить его горькой правдой было бы слишком жестоко.
— Юлии пришлось внезапно уехать, — соврал я. — За ней прискакал нарочный, у нее тяжело заболела матушка, и она тотчас отправилась в путь.
— Как? А как же я? — вскричал осиротевший влюбленный.
— Вам она велела особо кланяться и обещала написать, как только у нее все устроится.
— Куда написать! Мы же через два дня возвращаемся в армию!
— Вот туда и напишет.
— Да ведь я и сам не знаю, где буду воевать!
— Не беспокойтесь, прапорщик. Любовь ее просветит, — пообещал я.
Однако Семидольный был безутешен. Он, скрывая навернувшиеся на глаза слезы, отошел к окну и сосредоточенно что-то рассматривал на монастырском дворе.
— Александр, вы приехали в карете? — спросил я поручика.
— Нет, верхом, а что?
— Мне нужно переехать в город, а здесь на всю Шую всего два извозчика.
— Почему вы уезжаете из монастыря, вас как-то обидела тетушка?
— Нет, мы с ней хорошо сошлись. У меня другие обстоятельства.
— Вы знаете, ваш слуга сегодня ночью исчез, — вдруг сказал Полибин. — Как вы теперь будете одна?
— Исчез, говорите? Это очень огорчительно. Просто мне сегодня не везет, сначала Юлия уехала, теперь Иван. Ничего, как-нибудь обойдусь.
— Я знаю, что вам отваги не занимать, но все-таки вы женщина и теперь остались одна…
— Это мысль! Вы мне хорошо подсказали!
— Что я вам такого подсказал? — удивился Полибин.
— Ну, что женщине одной путешествовать не пристало. Придется переодеться в мужское платье.
— Как это так?
— Как на театре. Вы в Петербурге бывали на театре?
— Бывал.
— Так там во многих пиесах актеры и актрисы все время переодеваются, и никто этого не замечает!
— Так то на театре, а в жизни иначе!
— Это как сказать. Вы знаете, что мы рождены, чтоб сказку сделать былью?
— Нет, не знаю, а это как?
— Идите, наймите мне экипаж и сами увидите.
Заинтригованный поручик забрал своего раскисшего товарища, и они ушли, а я попросил кастеляншу распорядиться доставить сундук в мою келью. Когда его принесли, переоделся в мужскую одежду и закутался в женский широкий плащ.
Артиллеристы долго не возвращались, как будто провалились сквозь землю. Я нетерпеливо ждал, вышагивая по тесной комнате. Несколько раз ко мне заглядывала доверенная монахиня, проверить, не убрался ли я восвояси. Наконец Полибин постучал в келью и сказал, что экипаж прибыл. Я вышел, закутанный с головы до ног.
— Пусть погрузят сундук, — распорядился я и прочно уселся в карету с откидным верхом.
Извозчик, суровый мужик с бородой веником, под присмотром двух офицеров притащил мои вещи и уложил в пролетку.
— Малый, подними верх, — попросил я его.
— Зачем, вёдро же? — удивился он.
— Делай, что тебе велят, — вмешался поручик.
Извозчик пожал плечами и поднял кожаный тент.
После этого коляска под конным эскортом двинулась к монастырским воротам. Как только мы отъехали, я снял плащ и остался в мужском платье. Сопровождающие ничего не заметили.
В прекрасном городе Шуе, кроме двух извозчиков, оказался один вполне приличный постоялый двор. Когда наша процессия остановилась перед его крыльцом, навстречу вышел рослый, сытый мужчина с сонным лицом.
— Малый, у тебя есть хорошая комната? Нужно устроить… — заговорил с хозяином Полибин, но не успел сказать кого. Я шустро выскочил из пролетки, и слова застряли у него на кончике языка.
— Можно и устроить, — лениво сообщил хозяин. — Коли господин хороший, почему и не устроить.
Я, не глядя на спутников, легко взбежал на крыльцо и прошел внутрь. Они объявились минут через пять: видимо, все это время приходили в себя.
— Елизавета Федоровна, — шепотом сказал Александр, — зачем этот маскарад! Вам не удастся скрыться. С первого взгляда видно, что вы женщина!
Глава двадцать первая
Жизнь в Шуе, оказалась размеренной и такой скучной, что впору было запить. Офицеры отправились в действующую армию, которая собирала силы в Италии для антифранцузского похода в Швейцарию через Альпы. Я по картине Василия Сурикова «Переход Суворова через Альпы» представлял, что ждет в недалеком будущем артиллеристов, поэтому посоветовал Полибину перед началом кампании запастись теплой одеждой и продовольствием.
Александр удивился такому странному наставлению, и пришлось отговориться, что мне приснился пророческий сон, как они с Семидольным, замерзшие и голодные, лезут по ледяным кручам. Этим мое вмешательство в мировую историю и ограничилось.
Знакомых в городе у меня не было, общение ограничивалось перебранками с персоналом постоялого двора и никчемными разговорами со случайными собутыльниками, когда от скуки я забредал в местную ресторацию. Главным для меня было раздобыть новые документы, чтобы можно было, наконец, отсюда уехать.
Я пытался завести связи с местным бомондом, чтобы выйти на продажных чиновников. Однако и город, и его обитатели пребывали в такой провинциальной сонной одури, что никого не интересовали ни взятки, ни прочие радости, связанные с деньгами и прожиганием жизни.
Чиновники по вечерам пили в своем кругу, «на запись», до получения жалования, и не соглашались на мои призывы «плясать голыми при луне», как это делали советские руководители по рассказу бессмертного водителя «Антилопы Гну».
К монастырским воротам я боялся даже приближаться, чтобы не подставить Алю, и проводил время в прогулках по пустынным улочкам маленького городка и посещениям культурных точек вроде церквей и рынка.
Я как-то собрался съездить во Владимир поклониться иконе Владимирской Богоматери. Однако к моему стыду выяснилось, что она с XIV века находится в Москве, в Успенском соборе.
