селе не видно было ни одного огонька, и пришлось присматриваться, чтобы различить избу и подворье.
— Ты, ваше благородие, поди, продрог, пойдем в избу.
Однако, прежде чем проводить меня, он распряг лошадь и отвел ее на конюшню. Только после этого взял меня, как слепого, за руку и повел в избу. Из открывшейся двери дохнуло теплом и кисловатым запахом хлеба. Еремей подвел меня к невидимой лавке, помог сесть. В глубине избы началось движение, и женский голос спросил:
— Ты, что ль, Еремей.
— А то, — кратко ответил хозяин.
— А кто с тобой?
— Их благородие, дохтур, у нас переночуют. Постели, ежели что.
Женщина вышла из глубины дома, зажгла от еле теплившейся лампады лучину, и в ее неверном свете начала стелить мне на лавке у окна.
— Ложитесь, — пригласила она и деликатно ушла в глубь избы.
Я не стал чиниться и лег, сняв только ботинки. После непонятного обморока и тряской езды на телеге меня мутило, болел бок, который я, вероятно, ушиб при падении. Еремей ушел на улицу, как я подумал, прибрать упряжь и телегу, а я провалился в сон.
Проснулся я, как только за маленькими, тусклыми окнами начал сереть рассвет. Спину ломило от жесткой лавки, к тому же еще чесалось все тело.
В избе, вероятно, еще спали, и я, чтобы не будить хозяев, решил не вставать. Однако, долго полежать мне не удалось, по мне в разных местах что-то ползало. Я забыл о приличиях и как ужаленный вскочил с лавки. О существовании такого важного элемента обыденной стародавней жизни, как клопы, стоит только пожить в изнеживающих условиях нашего века, начисто забываешь. Однако, как только доведется вновь встретиться с этим народным средством против гипертонии, становится понятным, что у бытовой химии есть и положительные стороны, и травит она не только людей.
Мои резкие телодвижения никого не обеспокоили. В глубине избы по- прежнему было тихо, и я понял, что хозяев в ней уже давно нет. За время, что мне не доводилось посещать крестьянское жилище, оно не очень переменилось. Только, что стала более объемной русская печь, и на стенах появились картинки из народных сытинских календарей. Изба у Еремея оказалась новая, тесанные и струганные деревянные стены не успели закоптиться, и было заметно, что хозяин он «справный».
Я вышел в сени с чисто метеным полом, нашел бадейку с водой и напился. Когда я ставил на место ковшик, входная дверь тихо скрипнула, и в сени вошла молодая женщина с простым, приятным лицом. От неожиданной встречи она немного испугалась, но быстро оправилась и без смущения поздоровалась:
— Здравствуйте, как спалось?
— Спасибо, хорошо, — ответил я. — Извините, что вчера ночью разбудил вас.
— Пустое, — улыбнувшись, сказала хозяйка. — Скоро зима, тогда и отоспимся.
По речи и по тому, как молодая женщина улыбалась, она никак не походила на забитую, темную крестьянку.
— Вы раньше жили в городе? — задал я не очень тактичный вопрос.
— Почему вы так думаете?
— Мне так кажется, вы совсем не похожи на крестьянку.
— Вы правы, я жила в Москве, в… — она на секунду замялась, — в горничных.
Какими в начале двадцатого века были горничные, я представлял нечетко, но, как мне показалось, на горничную хозяйка не походила. Во всяком случае, разговаривать с ней на «ты» и фамильярничать мне было дискомфортно.
— Пойдемте в горницу, я накормлю вас завтраком, — прервала женщина затянувшуюся паузу.
Я посторонился, пропуская ее вперед. В избе стало уже совсем светло. Женщина принялась хлопотать по хозяйству, собирая на стол. Получалось у нее это не очень ловко, хотя выглядела она ладной и легонькой. Пока я ел ломоть свежего хлеба, запивая его молоком, хозяйка уронила ухват, чуть не выбив оконное стекло. Потом пустая обливная керамическая крынка выскользнула у нее из рук. Я инстинктивно кинулся помогать собирать разлетевшиеся по полу черепки, и мы столкнулись головами.
— Какая же я неловкая, — пожаловалась женщина, когда мы оба, потирая ушибленные места, встали друг против друга.
— Бывает, — сказал я, добавив сентенцию: — Чего в жизни не случается. Давайте, знакомиться, коль уже лбами столкнулись.
— Давайте, — улыбнулась она немудрящей шутке. — Меня зовут Наталья Александровна.
Я тоже представился своим новым именем.
— Василий Тимофеевич Харлсон.
То, что молодая женщина назвала свои имя и отчество вместо крестьянского уничижительного прозвания «Наташка», как и ее неловкость, утвердили меня в мысли, что она, скорее всего, не настоящая крестьянка.
— Давно изволите жить в деревне? — витиевато, в старинном стиле поинтересовался я.
Наталья Александровна вскинула брови, удивленно глядя на меня.
— А почему вы решили, что я не деревенская? Может быть, я местная, просто работала в городе горничной.
— Мне кажется, деревенские девушки так, как вы, не разговаривают, — ответил я.
Наталья Александровна подозрительно посмотрела мне в глаза:
— Сударь, вы, случайно, не филер?
— Увы, должен вас разочаровать, я всего-навсего проезжий, попавший в неприятную историю.
— Еремей говорил мне какую-то глупость о воздушном шаре, я, признаться, ему не поверила.
— Почему же глупость, на воздушных шарах летают уже лет сто. Это, сударыня, прогресс.
— Но не так далеко от Москвы! — парировала она.
— Чего же здесь далекого, километров тридцать-сорок, то есть, я хотел сказать, верст.
— Я слышала о метрических мерах, — холодно сообщила «горничная».
— Не на Бестужевских ли курсах? — не удержался я от подначки.
— Все-таки вы шпион, — грустно сказала Наталья Александровна. — Что же, идите, доносите, я готова пострадать за народ!
— За кого? — переспросил я. — Вы это, что, серьёзно? Я, вообще-то, думал, что вы жена хозяина, если ошибся, извините. Вы, вероятно, революционерка? — добавил я, начиная понимать, с кем меня свела судьба.
— Вам не нравятся революционеры?! — с вызовом спросила девушка.
— Ну, что вы, товарищ, я от них просто балдею, — ответил я совершенно серьезно.
Барышня не сразу врубилась в то, что я сказал, и переспросила:
— Извините, что вы делаете?
