— Из следующего века, между нашими временами чуть больше ста лет.
— Понятно, и как там, в вашем времени? Что новенького?
Мне стало понятно, что разговор переходит в плоскость общения врача с пациентом.
— Если я скажу, что вы только что написали черновой вариант «Трех сестер» — это вас убедит?
— Действительно, написал. Но об этом вы могли узнать в «Художественном Общедоступном» театра. Я говорил об этом с труппой.
— О вашем романе с Ольгой Леонардовной труппа тоже знает?
Чехов очень мило смутился и скрылся за улыбкой.
— Я не делаю из этого тайны.
— Хотите, я расскажу, как случилось, что я заинтересовался не только вашим творчеством, но и вами? — напрямую спросил я.
— Пожалуй, если не очень долго, вы видели, меня вдут гости.
— Да, конечно, гости… Извините, что так вас задержал. Пожалуй, я действительно пойду.
Было заметно, что Чехову сделалось неловко. Он даже слегка покраснел.
— Простите, голубчик, я вас не гоню. Рассказывайте, это действительно интересно.
— Я как-то попал в ваш музей в Мелихове.
— У меня там есть музей? — перебил меня Чехов. — Я же продал Мелихово.
— У вас несколько музеев. Я был в трех: в Мелихово, на Садово-Кудринской в Москве, где вы снимали квартиру, в Ялте в вашем теперешнем доме и, думаю, есть еще в Таганроге и, возможно, Южно-Сахалинске, но я там не был.
— Зачем же мне столько музеев? — усмехнулся писатель. — У вас что, больше некого поминать?
— Почему же, думаю, у Пушкина памятных мест больше, чем у вас.
— Ну, хоть этим вы меня утешили. А то я испугался, что только одного меня потомки и почитают.
— Так вот, в Мелихово я спросил у одной из смотрительниц, кем вам приходится Михаил Чехов.
— Это мой младший брат.
— Я спрашивал о другом Михаиле, выдающемся режиссере.
— Что, был и такой?
— Да, ваш племянник, сын Александра Павловича
— Маленький Миша? Он стал режиссером?
— Да, но он жил в эмиграции, и у нас в стране мало известен. Эта смотрительница мне сказала, что он «не настоящий Чехов», а ваш дальний родственник. Потом я попросил показать фотографию Авиловой, в этом музее очень много фотографий.
— Вы знаете о Лидии Николаевне?
— Знаю, она написала чудесную книгу о ваших отношениях. По-моему, лучше всех из ваших знакомых. Потрясающая женщина!
Мне показалось, что обсуждать свою личную жизнь Чехов категорически не хочет. Во всяком случае, он ничего больше не спросил об Авиловой и сменил тему разговора:
— Так обо мне многие писали?
— Естественно, вы же классик! Большинство из тех ваших знакомых, кто умел писать и хоть немного вас знал.
— Интересно. Я бы с удовольствием почитал. Ругают, поди?
— Кто же великих писателей ругает? Скорее примазываются. Я и Чехов, я и Толстой, я и вселенная.
— Да, — задумчиво сказал Антон Павлович, — коли многие напишут, значит, многие меня пережили. Вы ведь не скажете, когда я умру?
— Конечно, не скажу. Да и зачем это вам?
— Пожалуй, этого действительно человеку знать не нужно. Извините, я вас перебил, вы остановились на Мелихово.
— Да. После музея я решил проверить музейных работников, взялся читать ваши письма и по ним в вас влюбился.
— Так-таки и влюбились! — рассмеялся он. — И что же вам так понравилось?
Я задумался, не зная, как сформулировать мое к нему отношение.
— Скорее всего, то, что во многом думаю так же, как вы. Тот же самый вариант: «Я и Чехов». А из переписки мне больше всего понравились ваши письма Суворину.
— Да, с Алексеем Сергеевичем мы долго были близки по духу. Потом это куда-то ушло.
— Ну, сколько я смог разобраться, не по вашей вине.
— Пожалуй, — грустно сказал Чехов и задумался. — Знаете, Алексей Григорьевич, приятно встретить человека, который младше тебя на сто лет и столько знает о твоих самых интимных делах. — Судя по выражению лица, этого-то очень приятно ему не было. Тем более что он тут же добавил. — Печально все это.
— Не скажите, — возразил я, — многие люди, как о великой удаче мечтают, чтобы окружающие, тем более потомки, покопались в их белье. У вас в этом отношении все в порядке. Не в белье, конечно, а в репутации. К тому же Мария Павловна тщательно поработала над вашим образом. Та же Авилова вернула ей все ваши письма и под ее нажимом созналась, что подробности ваших отношений придумала. Правда, Бунин этому признанию не поверил. Написал, что Лидия Николаевна потрясающий и честнейший человек. Мне тоже так кажется.
— Она замужем, а я болен, — прямо-таки по-чеховски, кратко и емко, сказал Антон Павлович. — Ну, а Маша у нас известный блюститель морали. Всегда хотела быть святее папы Римского.
Я не нашелся, что сказать, чтобы не встрять в их семейные дела. Спросить, как ни хотелось, что у него на самом деле было с Авиловой, не решился. В общении с этим человеком, при всей его мягкости, не получалось быть фамильярным.
— Значит, меня не забыли? — спросил он. — Не думал.
— Отнюдь, — горячо возразил я, — слава ваша со временем только растет! — Фраза получилась вычурная и напыщенная, я в очередной раз смутился. — Честно говоря, и сам не пойму, почему. За сто лет жизнь на земле переменилась, теперь на тот же Сахалин по воздуху на аэроплане можно добраться за восемь часов. Поменялись культурные ценности и приоритеты. У нас было много прекрасных писателей, которые не меньше вашего смеялись над человеческими пороками. Так что о тайне вашей популярности вопрос не ко мне. Кстати, я как-то слышал, что вы необыкновенно популярны в Китае.
— Где? — удивился Чехов, потом негромко рассмеялся. — Почему именно в Китае?
— Увы, понятия не имею. Наверное, созвучные ментальности.
— Я не знаю слова «ментальность», что оно означает?
— Это что-то среднее между мировоззрением и психическим складом, — как мог, объяснил я.
— Вот не думал, что я так универсален.
— Пожалуй, именно универсальны. Ваши пьесы, как и шекспировские,
