современного.
— Да, конечно, мне о нем рассказывал один из моих учителей, италиец, но я никогда не видел ни одной его картины.
— Он был не только художник, но и великий инженер, — сказал я. Однако Федор меня не понял. Не вспомнив сходу близкого по смыслу синонима, я использовал неизвестное еще слово «инженер».
— Да, конечно, — вежливо поддержал разговор царь, — пока у нас еще нет таких людей, но я надеюсь, что скоро появятся. Отец приглашал многих иностранцев, но в его правление были смуты, и к нам боялись ехать. Надеюсь, в мое правление будет по-другому. Я не пожалею никакой казны, что бы пригласить к нам лучших мудрецов из Европы.
Бедному парню оставалось жить две недели, а он надеялся на долгое правление и просвещение народа. Вероятно, я чем-то выдал свои невеселые мысли, потому что в разговор тотчас вмешалась царевна.
— Тебе не нравится желание брата? — спросила она, тактично не назвав Федора царем, иначе ее вопрос прозвучал бы совсем иначе и походил на угрозу.
— Нравится, — быстро ответил я, — мне не нравится, что вы ничего не делаете, чтобы противостоять Самозванцу. Что, если Басманов с ним не справится? Как можно все доверять одному человеку! Он может умереть, предать, мало ли что может случиться.
— Но ведь я помазан на царство, — совершенно наивно воскликнул Федор, — и мне все московские бояре принесли присягу, два раза целовали крест. Зачем же мне, царю, бояться какого-то вора?
Довод был убийственный, и я не знал, как на него возразить, И как не доброжелателен был юный царь, но спорить с ним было слишком рискованным занятием. Мало ли как брат с сестрой могут истолковать мои аргументы. Вдруг посчитают, что я замышляю измену, и прикажут на всякий случай залить рот расплавленным свинцом.
— Государь, — сказал я, — трон твой, тебе его и хранить. Я говорю только свое мнение.
— Нам бояться нечего, я приказала волхвам гадать на царя, как они это делали для нашего батюшки, и волхвы сказали, что царствование Федора Борисовича будет долгое и счастливое.
— Я буду только рад, — только и смог сказать я. Против гаданий, астрологии и подобных способов проникнуть в будущее я не борец. Если человек верит в предсказания, то спорить с ним бесполезно.
— Ты где теперь живешь? — торопливо спросил меня царь, как мне показалось, смутившись после слов сестры.
Волховство давно было объявлено вне закона. Еще в Стоглавнике, наказах, появившихся после собора 1551 года, была «уголовная» статья против волшебства и колдовства, скоморошества, языческих народных увеселений, игры в зернь.
«По селам и по волостям ходят лживые пророки, мужики и жонки, и девки, и старые бабы, наги и босы, и, волосы отростив и роспустя, трясутся и убиваются, а сказываюсь, что им являются святая Пятница и святая Анастасия и заповедают в среду и в пяток ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти».
— Остановился было у Блудовых, — ответил я на вопрос Федора, — но потом вместе со своими людьми перешли на постоялый двор.
— У Никиты Васильевича? — живо спросил царь. — Мне вчера говорили, что он занемог животом, едва не помер, да только поп Сильвестр его животворящим крестом оживил. Нужно приказать, чтобы попа и к нам позвали, видно, святой человек.
— Блудов не умирал, а просто болел, — сварливо уточнил я, вспомнив немытого, вонючего попа, ловко воспользовавшегося результатами моего лечения. — И помог ему не поп, а я.
— Как это ты? — удивилась Ксения. — Ты же сам сказал, что дворянин!
— Ну и что? Одно другому не мешает. Я еще и лечить умею.
Возникла пауза. Царевна смотрела на меня с нескрываемым подозрением, Федор смущенно, так, как будто ему было стыдно уличить меня во лжи. Потом он примирительно сказал:
— Что ты, Ксения, бывает же, человек может многое знать и в кузнечном деле, и в лекарстве.
— Если все это правда, то пусть поможет матушке, она который день головой мается, — сердито сказала царевна. Кажется, разоблачение «животворящего» священника окончательно отвратило ее от меня. Это было неприятно, девушка мне нравилась все больше и больше. Был в ней какой-то непонятный шарм, возможно, внутренняя независимость и хорошо скрытая сексуальность. Причем, как мне казалось, немалая.
— Тогда пойдемте к вашей матушке, — не раздумывая, согласился я.
Ксения тотчас встала, но Федор остался сидеть на месте. Было заметно, что ему любопытно не меньше, чем сестре, но ему по каким-то правилам не следовало или нельзя было идти на половину матери.
Плавно ступая невидимыми под долгополым сарафаном ногами, девушка пошла вперед показывать дорогу. Мне было любопытно взглянуть на внутренние царские покои. Однако ничего необычного здесь не оказалось. На мой взгляд, все было достаточно скромно и утилитарно. Никакой роскоши, необычных ковров, гобеленов, драгоценного оружия на стенах. Обычный дом небогатых людей.
— Здесь, — сказала царевна и без стука вошла в светелку на втором этаже. Я, склонив голову перед низкой притолокой, оказался в довольно большой комнате с полатями, сундуками, какими-то сооружениями вроде открытых буфетных полок, но которых стояли металлические, скорее всего золотые, кубки и кувшины. На высоких, широких полатях, утопая в перинах, лежала вдовствующая царица. Она уже сняла парадное обеденное платье и была одета в простой, ничем не украшенный сарафан из тонкой шелковой ткани.
Как только мы вошли, несколько служанок, занятых домашним делами, с низкими поклонами, гуськом, покинули комнату. Мы остались втроем. Царица спустила босые ноги с полатей и села, удивленно глядя на меня.
— Матушка, — обратилась к ней Ксения, — этот человек говорит, что он лекарь. Пусть попробует полечить тебя от головы.
Пока она говорила, я с интересом рассматривал Марию Григорьевну. Царице было чуть больше сорока, что по этим временам было почтенным возрастом. У нее оказалось простое, довольно полное круглое лицо и небольшие глаза, в которых пряталась тревога. Во всяком случае, на меня она смотрела почти с испугом.
— Подойди сюда, милый, — позвала меня царица и сделала приглашающий жест рукой.
Я подошел к полатям и низко, коснувшись пальцами пола, поклонился.
— Ты правда умеешь лечить?
— Правда, государыня, умею.
— Учился где или от Господа?
— И учился, и от Бога. Позволь посмотреть, чем ты больна.
— Гляди, не жалко, — бледно улыбнулась Марья Григорьевна. — Как голубчик мой Борис Федорович преставился перед Всевышним, с тех пор головой и маюсь.
— Понятно, — сказал я, подходя к ней вплотную, — после большого горя такое часто случается.
