Уже задав вопрос, я подумала, что слова «спать вместе» звучат как-то двусмысленно. Надворный советник значения словам не придал и объяснил, что таковы правила, и он от них отступать не может.
— Можете не беспокоиться, Алевтина Сергеевна, — добавил он, — со мной вам не грозит никакая опасность.
Возразить мне было нечего, да мои возражения вряд ли кто-нибудь стал бы слушать.
— Тогда почему мы не выходим? — спросила я, мечтая поскорее оставить душную карету.
— Потерпите, скоро пойдем к себе, — пообещал Иоаким Прокопович, — нужно подождать, пока нам приготовят комнату и кирасиры разгонят любопытных. Вас никто не должен видеть в лицо.
— Я что, такая страшная преступница? — не выдержав неизвестности, спросила я.
— Поверьте, я сам ничего не знаю, но таковы инструкции. Если я их нарушу, меня арестуют, и дальше мы оба поедем как арестанты.
— А я думала, что вы здесь самый главный, — удивилась я.
— Главных тут трое, я, граф Татищев и командир команды. И каждый должен следить за остальными двумя.
Я поняла, что мои дела значительно хуже, чем можно было просчитать, и больше ничего не спросила. Убивать Ломакин меня сегодня не собирался, так что время разобраться, что со мной творится, у меня еще оставалось.
Как обычно у нас в отечестве чего-то ожидать самое последнее дело. Казалось бы, простое дело, подготовить комнату на двух человек, заняло столько времени, что в закрытой, душной карете, с меня сошло семь потов. Ломакин еще больше меня мучился в своем теплом шерстяном сюртуке и то и дело отирал платком залитое потом лицо.
Наконец кто-то снаружи постучал по карете и сказал, что все готов.
— Простите, Алевтина Сергеевна, но мне придется завязать вам глаза, — извиняющимся тоном, сказал Иоаким Прокопович. — Я понимаю, что это излишняя осторожность, но таков приказ.
Я не возразила и он заранее приготовленным чистым платком, завязал мне глаза. Когда он вынужденно притрагивался пальцами к моим волосам и шее, они у него вздрагивали. Однако ничего такого он в тот момент не думал, и я промолчала.
— Осторожнее ступайте, я вам буду говорить, куда идти, — заботливо сказал он, и помог мне спуститься по ступенькам кареты на землю.
Мы медленно пошли по неровному двору, и я чувствовала, что ему очень хочется взять меня за талию. Не почему-нибудь, а чтобы я не спотыкалась.
— Осторожнее, здесь ступеньки, — предупредил он и, все-таки на мгновение меня обнял. — Теперь все, пришли, — с явным облегчением, сказал Иоаким Прокопович, освобождая меня от повязки.
Нас разместили в небольшой комнате с бревенчатыми стенами и не очень чистыми полами. Она была почти без мебели. Только самое необходимое: стол, два грубых, топорной работы стула и одна кровать, правда, довольно широкая.
— А как же мы будем спать? — растеряно спросила я.
Про себя Ломакин подумал, что он как государственный чиновник должен спать на кровати, а арестант на полу, но мне сказал другое:
— Вы ляжете на постель, а я как-нибудь переночую на полу.
— А помыться здесь где-нибудь можно? — жалобно спросила я. — Я вся потная и вообще…
— Думаю что можно, я сейчас распоряжусь, — сказал он.
Иоаким Прокопович выглянул за дверь и попросил кого-то невидимого, скорее всего часового распорядиться принести принадлежности для умывания.
— Не очень удобно-с, — смущенно, сказал он, — но нам с вами не привыкать, и все одно здесь лучше чем в крестьянской избе.
— Ничего, я привычная к тесноте, — согласилась я, не сказав, что меня маленькая комната волнует меньше чем предстоящее умывание. Как я могла уже понять, оставлять меня одну надворный советник не имел права, и мыться мне предстояло в его присутствии.
Выбор у меня был небольшой, раздеться в присутствии постороннего мужчины, или этого не делать.
Не успела я сесть на стул, как в дверь постучали. Иоаким Прокопович вышел и втащил в комнату пустое деревянное корыто и большое деревянное ведро с водой.
Я посмотрела на это убожество, покачала головой, и опустила руки.
— Вот, все что здесь есть, — виновато сказал чиновник, — я могу вам полить.
— Но мне нужно помыться целиком! — не в силах сдержать слезы, сказала я. — Я же в вашей проклятой карете сто раз пропотела!
Ломакина мои слова застали врасплох. Он растеряно смотрел то на меня, то на корыто, будто примериваясь, влезу ли я в него целиком.
— Можно позвать сюда хотя бы какую-нибудь женщину, чтобы она мне помогла? — взмолилась я.
— Алевтина Сергеевна, я не знаю, что делать! Если бы только я сам мог решить! Поверьте, никак такое невозможно. Приказано везти вас в строгой тайне, не позволяя видеться с посторонними. Ну, давайте, я вам сам, что ли буду помогать! Полить то водой я как-нибудь сумею!
Предложение был смешное, но такое искреннее, что я чуть не заплакала. Мне показалось, что Иоаким Прокопович просто забыл, что я женщина.
— Хорошо, я согласна, только пока отвернитесь, мне нужно раздеться, — попросила я.
— Да я вообще на вас смотреть не буду, — успокаивая меня, сказал тюремщик. — Поверьте, мне вообще все равно, какой человек, женщина или мужчина! Служба есть служба, и я не выбираю кого мне сопровождать.
Его слова, если в них вдуматься, звучали зловеще. Но почему-то, после того, как мы разговорились, я перестала его бояться. Тупой, хвастливый чинуша, как мальчишка, мечтающий стать генералом и разъезжать в роскошной карете, каким он показал себя сначала, постепенно куда-то исчез, и я теперь видела несчастного, очень одинокого человека, вынужденного выполнять страшную работу.
Только я начала раздеваться, как Иоаким Прокопович поспешно отвернулся, кажется, не столько боясь увидеть, как я раздеваюсь, сколько того, что я подумаю, будто он за мной подсматривает. Мне стало смешно и я, нарочно попросила:
— Иоаким Прокопович, вы не поможете мне расстегнуть крючки на платье? Они на спине, и я не могу дотянуться.
— Извольте, Алевтина Сергеевна, — замявшись, ответил он и, не поднимая глаз, пришел мне на помощь.
