Если учесть, что в тот момент он был почти при смерти, можно было предположить, что Кологривов далеко пойдет.
— И за что же вы ее полюбили? — не смог я отказать себе в удовольствии, хоть так насолить «счастливому сопернику».
— За большую душу! — не задумываясь, на чистом глазу, сообщил он.
— За одну или за обе? — уточнил я, имея в виду не совсем тоже, что он.
— А разве у человека бывает две души? — не понял Петруша.
— У женщин бывает, особенно когда они топлес, — ответил я, высвобождая рукав, — две такие большие, округлые, нежные души. Простите, мне нужно посмотреть как там больная.
— Да, конечно, надеюсь, вы меня не осуждаете? — спросил он вслед.
— Ничуть, сам такой, — сказал я, уже через плечо, злорадно подумав, что с Машиной железной волей и княжеской спесью, парень, если у них сладится, окажется в крепких, надежных руках.
— Только не знаю, пойдет ли за вас княжна Урусова, — добавил я ложку дегтя в бочку розового меда, — она происходит от Едигея Мангита, а это очень древний род.
— А мы ведем свой род от самого Рокши! «Честна мужа из немцев!», — совсем другим голосом сообщил Кологривов. — Его потомок в десятом колене, Иван Тимофеевич Пушкин, прозванный «Кологрив» был моим…
— Ну, если вы потомок того Пушкина, тогда я думаю, у вас все будет в порядке, — пообещал я, уже входя в Машины апартаменты.
Девушка, что оставалась с Машей, сидела перед кроватью на стуле и клевала носом. Мой приход ее разбудил, и она тут же принялась стрелять шальными, довольно-таки, бесстыжими глазками.
— Спит? — спросил я, кивнув на больную и нарочно не обращая внимания на миловидную сиделку.
— Спит, — кокетливо, подтвердила она.
Я вытащил из-под одеяла Машину руку и проверил пульс.
— А ты что такое, барин, делаешь? — заинтересовалась шустрая сиделка.
— Слушаю, как стучит сердце, — объяснил я.
— Шутишь, — засмеялась она, — сердце разве в руке? Оно вот здесь, — объяснила девушка, положив руку на свою высокую грудь. — Не веришь? Можешь сам послушать, как стучит!
Похоже, нравы в доме Кологривовых царили не слишком пуританские.
— По руке тоже можно проверить, — вежливо отверг я предоставляемую заманчивую возможность «пальпировать» сельскую шалунью, — сама приложи палец к жилке на запястье и почувствуешь.
Девушка приложила, но ничего не почувствовала.
— Нет, у меня сердце только в груди бьется, — сообщила она, выгибая спину, чтобы эта часть ее тела не оказалась незамеченной.
— Нужно вот так слушать, — объяснил я, беря ее за руку и пристраивая палец на нужное место. — Теперь чувствуешь?
— Ну, надо же, в руке сердце бьется! — поразилась девушка невиданным открытием. — А еще где-нибудь бьется? — игриво поинтересовалась она.
Я многообещающую исследовательскую деятельность не поддержал и погрешил против истины:
— Больше нигде, — и попросил, — ты мне, пожалуйста, не мешай, я сейчас буду лечить боярышню.
— А можно я посмотрю? — умоляющим тоном попросила она.
— Хорошо, смотри, только не разговаривай, — не смог отказать я симпатичной представительнице прекрасного пола.
Похоже, известие о смерти родителей оказалось последней каплей переполнившей резерв сопротивляемости организма, и Маша всерьез заболела. Определить, что с ней я сразу не смог и вынужден был водить ладонями над всем телом, пытаясь по своим ощущениям понять, что с ней случилось. Ничего так и не определил и решил провести, что называется, общеукрепляющий сеанс терапии. Со стороны такое лечение, наверное, выглядело не очень убедительно. Я не касаясь кожи, просто медленно водил над телом руками. Когда устал, прикрыл княжну одеялом и сел в кресло отдохнуть.
— Барин, — прошептала над ухом сиделка, — а что ты такое делал?
— Лечил, — ответил я, откидываясь на спинку кресла. — Теперь барышня поспит и выздоровеет.
— А меня можешь полечить? — лукаво, спросил она.
— Тебя то зачем? Ты и так здоровая, кровь с молоком. Вон, какие щеки румяные!
— Не скажи, — грустно сказала она, — иной раз так в груди щемит! Страсть!
— Это у тебя не от болезни, а по другой причине щемит, — невольно включился я в разговор. — В тебе так кровь играет.
— А, правду, бабы говорят, что ты из парня можешь девку сделать? — задала она новый вопрос.
— Какие еще бабы? — спросил я.
О том, что Маша не мужчина, стало известно узкому кругу лиц меньше часа назад, все это время девушка не выходила из комнаты и ни с кем не общалась. Вопрос: как неведомые «бабы» обо всем этом узнали и сообщили моей новой знакомой.
— Наши, бабы, из людской, — чуть громче, чем нужно, ответила она, и Маша беспокойно зашевелилась во сне. — Уже все про то давно знают.
— Тише, — попросил я, — тебя, как звать?
— Любой, — ответила она, озорно блеснув глазами. — А называть можешь, как понравится, хоть Любушкой, хоть Любашей.
— Вот и хорошо, Любаша, если тебе так хочешь поболтать, пойдем в будуар.
— Куда пойдем? — кокетливо переспросила девушка.
— В ту светлицу, — перевел я на русский язык, подозрительное слово.
— А ты, барин, приставать не станешь? — непонятно с чего испугалась она.
— А ты как хочешь?
— Я девушка честная и ничего такого себе делать не позволяю, — твердо сказала она.
Я не стал уточнять, кому она ничего не позволяет делать «ничего такого». Себе или с собой, пожал плечами и остался сидеть в кресле.
— Вольному воля — спасенному рай!
Поговорка Любе почему-то не понравилась, она нахмурилась, поправила платочек на голове и, решившись, спросила:
— Скажи правду барин, ты из бабы мужика можешь сделать?
— Могу, только не здесь, — серьезно ответил я, показал глазами на княжну и прижал палец к губам.
Сиделка понимающе кивнула и сама пошла в соседнюю со спальней комнату. Я двинулся вслед за ней. Судя по меблировке дома, Кологривовы жили значительно скромнее Урусовых, но, последний кусок еще не доедали. Я осмотрел довольно уютный будуар и опустился на мягкую
