из дома. Сейчас злость прошла. Отец есть отец, а я у него – единственная. Да и ты ему по душе! Придем повинимся. У него деньги есть. По наследству достанутся нам. Поверь, лучше с ним помириться, чем всю жизнь спину гнуть на чужих. А может, ты дня через два сам к нему сходишь? Выгонит – не беда! Раз выгонит, другой выгонит, а на третий наверняка сменит гнев на милость. Я уж как-нибудь его умаслю. Кто знает, может, потом переберемся обратно. Вот тогда будем ходить с гордо поднятой головой, никто не посмеет на нас коситься! Здесь нельзя оставаться надолго, иначе будем всю жизнь бедняками. Правильно я говорю?
Но у Сянцзы на уме было совсем другое. Когда Хуню пришла в дом Цао, он решил жениться на ней, чтобы на ее деньги купить коляску. Что и говорить, пользоваться деньгами жены не очень-то порядочно, но раз уж все так сложилось, делать нечего. То, о чем говорит Хуню, тоже выход. Только не для него.
Человек, в сущности, ничто: он как птица, которая в поисках корма добровольно летит в силки. Даже в клетке поет, хотя знает, что в любой момент ее могут продать.
Сянцзы не желал идти на поклон к Лю Сые. С Хуню его хоть что-то связывает, с Лю Сые – ничего. Он достаточно настрадался из-за Хуню, чтобы еще унижаться перед ее отцом.
– Не могу я сидеть сложа руки! – снова буркнул Сянцзы и замолчал. Не хотелось ни говорить, ни спорить.
– Ах, бедняга! – с иронией произнесла Хуню. – В таком случае займись торговлей!
– Нет! Я умею только возить коляску, и мне это нравится!
От злости у Сянцзы стучало в висках.
– Слушай, ты! Я не позволю тебе бегать с коляской! Не желаю, чтобы потный, вонючий рикша ложился со мной в постель! У тебя свои планы, у меня свои. Посмотрим, чья возьмет! Свадьбу справляли на мои деньги, ты и медяка не дал. Вот и подумай, кто кого должен слушаться!
Сянцзы ничего не ответил
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Просидев без дела до праздника юаньсяо [17], Сянцзы потерял всякое терпение.
Зато Хуню была счастлива. Она хлопотала, готовила юаньсяо и пельмени, утром ходила на базар, вечером гуляла по городу. Она совсем не считалась с Сянцзы, не давала ему и слова сказать, но вместе с тем старалась его всячески задобрить, покупала подарки, готовила изысканные блюда.
Во дворе жило еще несколько семей, большей частью по семь-восемь человек в одной комнатушке. Здесь ютился разный люд – рикши, мелкие торговцы, полицейские, слуги. Никто не бездельничал, даже ребятишки и те по утрам бегали с крохотными мисками за даровой кашей, а после обеда собирали несгоревший уголь. Только самые маленькие с покрасневшими от холода попками возились и дрались на дворе. Зола из печей, мусор, помои – все выбрасывали во двор, и никто не заботился об уборке. Посреди двора была огромная лужа, которая зимой замерзала. Возвратившись с углем домой, ребята постарше с шумом и криком катались по льду.
Тяжелее всего приходилось старикам и женщинам. Старики в худой одежонке весь день лежали голодные на остывшем кане в ожидании скудной похлебки, на которую заработают молодые. А молодые, бывало, возвращались с пустыми руками, усталые, злые, и ко всем придирались. Старикам оставалось лишь молча глотать слезы.
Женщины ухаживали и за старыми, и за малыми, да еще ублажали мужчин, добывающих деньги. Даже беременные по-прежнему выполняли самую тяжелую черную работу, а ели только кашицу из бататов с маисовыми лепешками. Если же и этого не было, к прежним заботам прибавлялись новые – искать возможность самим заработать на жизнь. Вечерами, когда наконец удавалось кое-как накормить стариков и детей и уложить спать, женщины при свете коптилок шили, стирали, штопали. Стены в домах были ветхие, по комнатам гулял ветер, выдувая последнее тепло.
Женщины не знали ни часа отдыха, ни минуты покоя. В жалких лохмотьях, полуголодные, некоторые – на сносях, они должны были работать не меньше мужчин и еще думать о том, как накормить семью. К тридцати годам, обессиленные нуждой и болезнями, они превращались в изможденных, облысевших старух.
Девушки, завернувшись в тряпье, почти голые, сидели в своих комнатушках, как в заточении – им не в чем было выйти на улицу. Когда же приходилось выбежать во двор по нужде, они с опаской выглядывали из дверей – нет ли кого поблизости, и выскакивали, словно воришки. Зимой и летом они не видели ни солнца, ни неба. Дурнушек ждала участь их матерей, красивые знали, что рано или поздно будут проданы родителями «ради их же собственного счастья».
В таком окружении Хуню чувствовала себя наверху блаженства. Только у нее была и еда и одежда, только она могла жить, ни о чем не заботясь. Хуню ходила с высоко поднятой головой, кичась своим превосходством, и боялась лишь одного – как бы у нее чего-нибудь не попросили. Ей не было дела до этих бедняков. Прежде сюда приносили самые дешевые товары – кости, мороженую капусту, сок сырых бобов, ослятину или конину. Но с тех пор как здесь поселилась Хуню, перед воротами можно было услышать выкрики торговцев, предлагающих баранину, копченую рыбу, пампушки, соленье или жаркое, соевый творог. Купив целую тарелку какой-нибудь снеди, Хуню важно шествовала домой. Ребятишки, согревая у рта озябшие ручонки, с завистью провожали ее глазами, словно сказочную принцессу! Хуню не трогала нищета – она хотела наслаждаться жизнью.
Сянцзы ненавидел ее за это; он сам вырос в бедности и хорошо понимал, что такое лишения. Ему не нужны были все эти роскошные блюда – столько денег на них уходило! Но главное, что мучило Сянцзы, это то, что Хуню запрещала ему возить коляску. Держит дома и откармливает, словно корову, чтобы побольше надоить молока! Он для нее – забава. Эта жизнь не только тяготила – пугала его. Он понимал, что для рикши здоровье – все, и надо его беречь. Но если и дальше так пойдет, он потеряет и силу и сноровку. Сянцзы не мог без боли думать об этом. Нет, если ему дорога жизнь, нужно немедленно браться за коляску. Бегать, бегать целыми днями, а дома засыпать мертвым сном, едва коснувшись подушки. Ему не нужны эти вкусные блюда, он не желает потакать ее прихотям! Он решил больше не уступать. Согласится Хуню купить коляску – хорошо, не согласится – возьмет напрокат.
С семнадцатого числа Сянцзы начал возить коляску, арендовав ее на целый день. Отвез двух пассажиров на дальнее расстояние и почувствовал боль в ногах и ломоту в пояснице. Раньше этого не было. Он понимал, что за двадцать дней безделья ноги отвыкли от работы, но старался себя успокоить: ничего, побегает немного, разомнется, и все пройдет.
Вновь -подвернулся пассажир; на этот раз Сянцзы поехал еще с тремя рикшами. Взявшись за ручки, они
