В комнате Сяо Фуцзы обрушилась часть стены; пришлось снять с кана циновку и заткнуть дыру. Во многих местах обвалился забор, но до забора ли было. Одним приходилось то совком, то миской вычерпывать воду, залившую пол, другим – заделывать дыры в стене, вытаскивать промокшие вещи во двор и сушить их на солнце или у огня.
Во время ливня бедняки прячутся в своих каморках, готовых в любую минуту обрушиться и заживо похоронить всех обитателей. Люди словно вверяют себя милости Неба. А после дождя подсчитывают убытки. Возможно, теперь, когда засуха миновала, рис и подешевеет на полмедяка, но это не возместит потерь. Хозяева ремонтируют дома, лишь когда комнаты становятся совершенно непригодными для жилья. Один, в лучшем случае, два штукатура наскоро заделывают дыры глиной и мелким щебнем – до следующего ливня! Но стоило какому-нибудь жильцу хоть на день задержать плату, как его сразу же выгоняли, а вещи отбирали. Никому не было дела до того, что такой дом может в любой момент рухнуть и погибнут люди – на лучшее жилье у бедняков не было денег.
Больше всего обитатели этих нищих лачуг страдают после дождей от простуды. Весь день и ребята и взрослые проводят на улице, тяжелым трудом зарабатывая на жизнь. Когда потные и разгоряченные, они попадают под дождь, обычно очень холодный на севере, а то и под град величиной с грецкий орех, то сразу заболевают и долго валяются в жару на сыром кане. Лекарство им купить не на что.
Для урожая дождь благо – поднимаются кукуруза и гаолян, но в городе он уносит в могилу сотни детей бедняков. Когда заболеет взрослый, еще тяжелее. Поэты воспевают жемчуг брызг на лотосе и двойную радугу после дождя, но беднякам не до красот. Если заболеет кормилец, в дом входит голод. Недаром после дождей возрастает число проституток, воришек и вообще всяких преступников: когда болен отец, сыновья идут воровать, а дочери торгуют собой. Все лучше, чем умереть с голоду! Дождь идет для всех: для богатых и бедных, для праведников и злодеев, но одним он приносит богатство и радость, другим – смерть и горе, ибо изливается на землю, лишенную справедливости.
Сянцзы заболел. Слегли и многие соседи.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Двое суток Сянцзы проспал мертвым сном, и Хуню забеспокоилась. Она отправилась в храм Императрицы, раздобыла всякие чудодейственные травы, растертые с пеплом от благовоний. Когда в Сянцзы влили это снадобье, он открыл глаза, огляделся, но вскоре снова впал в забытье и начал бредить. Тогда Хуню решила пойти за врачом. Два укола, лекарство – и Сянцзы пришел в себя.
– Дождь еще идет? – первым делом спросил он.
Лекарства Сянцзы решил больше не принимать: жаль денег. Он очень досадовал, что заболел. Незачем пить всякое зелье из-за какой-то простуды! Сянцзы храбрился, но когда попытался встать, перед глазами поплыли огненные круги, и он снова упал. Делать нечего, пришлось глотать лекарства.
Сянцзы пролежал десять дней. И с каждым днем все больше расстраивался. Уткнется в подушку и плачет. Сейчас за все платит Хуню. Но что будет, когда кончатся ее деньги? Ведь он не может обеспечить семью. Хуню чересчур расточительна, любит полакомиться. А скоро появится ребенок!…
Сянцзы поправлялся медленно. Его грызло беспокойство, и это усугубляло болезнь.
– Что с коляской? – спросил Сянцзы, когда ему полегчало.
– Не волнуйся, отдала Динсы напрокат!
– Ай-я!
Сянцзы боялся, как бы не сломали коляску, однако Хуню поступила правильно: не стоять же коляске без дела! Он подсчитал, что зарабатывал пять-шесть мао в день. Этого хватало на плату за жилье, на рис, топливо, масло для лампы и еще оставалось ему на чашку чая. На жизнь достаточно, если, конечно, тратить расчетливо, не так, как Хуню. А сейчас они получали всего мао в день, да еще покупали лекарства. Что, если болезнь свалила его надолго? Не удивительно, что Эр Цянцзы пьет, да и остальные рикши живут сегодняшним днем. Рикшу на каждом шагу подстерегает смерть! Как бы усердно он ни работал, каким бы упорным ни был, он не имеет права обзаводиться семьей, не имеет права болеть – словом, ни на что не имеет права!
Сянцзы вспомнил свою первую коляску, вспомнил пропавшие деньги, добытые с таким трудом… Кого винить в этих несчастьях? Не из-за болезни и не из-за семьи он потерял тогда все. Видно, как ни бейся, толку не будет. Да, неизвестно откуда придет погибель.
Тоска уступила место полному безразличию. Пропади все пропадом! Будет валяться, пока не поправится!
Несколько дней он лежал спокойно, ни о чем не думая, но вскоре им вновь овладело желание поскорее приняться за дело: бегать, трудиться в поте лица. Пусть он погибнет, но человек, пока жив, до последнего вздоха надеется на лучшее. Вот только никак он не поправится.
– Помнишь, я говорил, что эта коляска несчастливая! – без конца твердил он Хуню.
– Ты лучше выздоравливай скорей! Совсем помешался на своей коляске…
Что тут скажешь! Он и в самом деле помешан на коляске! До сих пор верит, что она может принести счастье. Да, видно, зря верит…
Почувствовав себя немного лучше, Сянцзы поднялся, поглядел в зеркало и не узнал себя: щеки впали и обросли щетиной, глаза провалились, возле шрама прибавилось морщин.
В комнате было нестерпимо душно, но выйти во двор он не решался. Первоклассный рикша, а худой и бледным, как привидение, еле ноги волочит. Пусть лучше его не видят таким. Экая досада! Нет у него пока сил взяться за коляску! Увы! Болезнь приходит и уходит, когда ей вздумается.
Сянцзы провалялся с месяц. Потом снова впрягся в работу, хоть еще не окреп. Он надвигал шапку поглубже, чтобы его не узнали. Он не мог теперь бегать быстро, как раньше, и боялся вызвать презрение.
Сянцзы из кожи вон лез, чтобы наверстать упущенное, ни одного пассажира не упускал. Но через несколько дней опять слег. На этот раз с дизентерией. От досады он хлестал себя по щекам – но что поделаешь! Болезнь окончательно измотала Сянцзы. Он до того обессилел, что не мог даже подняться без помощи. О работе не могло быть и речи. Снова месяц прошел впустую. Деньги Хуню были на исходе.
Лишь в середине августа он решился наконец выехать с коляской: если опять заболеет – поклялся себе Сянцзы, – бросится в реку.
