— И ты спрашиваешь? — изумился старик. — Ты идешь к священному для каждого истинного тритянина месту и спрашиваешь спутника, за чем идет он? О странник, странен твой вопрос; уж не помрачился ли твой рассудок?
Какой это, к черту, посланник, устало подумал Олег. Расщепленный Дрот, оказывается, священное место; старик бредет туда поклониться своему богу… Ладно; какой-никакой, а все ж попутчик.
— Не для всякого тритянина свято место, куда держишь ты путь, почтенный; запаливший огонь не мог не знать,
— Долог и труден будет твой путь, странник, ибо он не озарен верой и истинной. Я пойду с тобой; завет Иерона — помогать во тьме блуждающим.
О Великий Космос, подумал Олег, этого только не хватало. Иеронец! Так и до подземной тюрьмы недалеко. Насколько он успел уже разобраться в местных верованиях, смешение их достигло таких масштабов, что не оставалось ни одной безопасной. Но последователи древней — и некогда могучей — веры в пророка Иерона истреблялись с особенным рвением, подогреваемым странной особенностью блуждающих проповедников-иеронцев всегда находится в оппозиции любой вере — в том числе и официальному культу Иерона, являвшемуся государственной религией в Мерже, стране на юге Полуострова, — ибо пророк Иерон завещал в одном из темных своих писаний, что лишь готовый стать мучеником может раскрыть души людские и повернуть их на путь искупления, что мученичество — удел лишь праведников, а грешники недостойны страданий и смерти, посылающих им покой и свободу от искупления. Иеронцы были весьма знамениты регулярно устраиваемыми массовыми исповедями и покаяниями, завершавшимися искупительными самосожжениями, после которых многие — Олег видел таких — становились истовыми поклонниками новой веры и как одержимые стремились на костер; религия эта, уничтожающая своих приверженцев, распространением своим напоминала деление одноклеточных. Олег не понимал, что толкает людей в русло этой бессмысленной веры, озаряемой лишь смутным предсказанием Иерона о наступлении вечного мира и благоденствия в день, когда число иеронцев превысит число грешников, ибо из уверовавших в пророка никто не в силах умереть, не обратив смертью своей в веру свою хоть одного человека; но, вспоминая земное средневековье, соглашался, что и такое возможно. Сам Олег привык скромно придерживаться религии власть имущих и сторониться больших городов. Мир велик, а человек мал. До сих пор все обходилось.
— Куда же направимся мы, почтенный? — спросил Олег, подавив досаду. — Ведь найти Расщепленный Дрот не поможет теперь и сам святой Сипа!
Старик медленно поднялся и смачно плюнул. Олег опять удивился — вроде бы святого Сипу почитали все; плевок же в Трите считался одним из худших оскорблений.
— Иерон укажет нам верный путь, и ложник Сипа не собьет с него! — провозгласил старик и зашагал вперед, в сторону, откуда пришел Олег. Тот на миг задержался, но, рассудив, что старик знает лучше, пошел следом.
Он тащился по нещадно пылящему пеплу, неспешно размышляя.
Что делать шесть месяцев до прихода капсулы? Страна нищая, время средневековое; того и гляди, в драку лезть придется. В монастырь, что ли, податься? Но и монастыри жгут. Даже жаль, что нет полномочий препаратора здесь есть, что менять. Но — «до встречи с посланником никаких действий», приказ есть приказ. Будет исполнено.
Где, однако же, этот самый посланник? Условия встречи в укромном, а как теперь оказалось, и весьма популярном месте наводили на мысль о проверке; от посланника всего можно было ожидать. А раз так, сообразил Олег, почему я сбросил со счету этого еретика?! Может быть, встреча уже состоялась, и теперь идет контакт? Разве я сам отказался бы от подвернувшегося случая проверить посмотреть коллеги на существо чужого мира, прежде чем демонстрировать собственные бездны интеллекта? Э, да он вообще мог не понять, что я — это я! Правда, явиться сюда в виде иеронца… Но кто «их» знает.
Скажу-ка я ему что-нибудь по-нашему, по-земному.
— Стой! Не поворачиваться! — негромко произнес Олег на линкосе первое пришедшее в голову.
Старик остановился и повернулся:
— Что за слова произнес ты, странник? — спросил он. — Если это молитва, какому богу ты молишься? Если это заклинание — то что ты хочешь вызвать на нас?
Олег с неудовольствием отметил, что на месте старика повел бы себя точно так же. Но дело сделано; по крайней мере, он представился.
— Я вспомнил странника, с которым мы исходили пол-Трита. Он любил говорить эти слова в спину разным людям; и все ждал, кто же не обернется. Он верил, что то будет особенный человек, и вместе они дойдут до края света. А одному ему не было туда дороги. Вот я и подумал, почтенный…
— Где сейчас твой знакомый, — прервал его старик, глядя в глаза, — когда вы расстались; как он выглядел?
Олег моргнул трижды. Осел, что теперь делать? Но слова уже сами летели с языка:
— Ты слышал о нем, почтенный?
— Нет, но я знаю многих странных людей. Нелишне узнать и еще об одном. Нас так мало, отмеченных даром видеть насквозь…
— Он не был отмечен этим даром; мы расстались два месяца назад, он пошел своей дорогой, я своей. Где он сейчас, знают лишь всемогущие. Выглядел же он обыкновенно — сутулый, острый нос, круглые глаза, и в них ничего — ни интереса, ни веры. Бездна.
— Ты лжешь. — Глаза старика погасли, он повернулся и зашагал дальше.
— Великий Космос!
Олег не удержался. Так быстро его еще не раскалывали. Старик явно видел насквозь. Да, но посланник он или нет?!
— Ты никогда не видел этого человека; твои заклинания известны тебе одному, — продолжал старик, не оборачиваясь, уверенный, что Олег ловит каждое его слово. — Я знаю, как трудно сказать о знакомом человек и как легко придумать того, кого никогда не видел. Твори свои заклинания, но не выдавай их за чужие; это не спасет тебя, но погубит других.
— Прости, почтенный… — Олег отчаялся что-либо понять в старике. Посланник он или нет, но человек явно непростой. И лучше всего подождать. Визитная карточка дана; хочет наблюдать — пусть наблюдает; когда-нибудь откроется, а не откроется, отбуду свои месяцы и вернусь на Саффу. — Мои заклинания не несут никому зла.
Старик ничего не ответил.
Они шли еще долго. Сколько часов молчания легло под ноги, никто не считал; старик шагал неутомимо; светлый сектор неба, где за толщей дыма и вечных тритских облаков ползло местное солнце, переместился вправо и стал опускаться.
Интересно, думал Олег, зависит ли обычай сжигать еретиков от содержания кислорода в атмосфере? Земля, Офелия, Рамор — и еще добрый десяток только мне известных, везде больше двадцати процентов. А вот на малокислородной Фиесте еретиков заливают специальным расплавом солей, выставляя полученные статуи в храмах. Наглядная иллюстрация адских мук…
Да что это я? Какой-то кошмар, не подслушал бы кто мысли, это посланник человечества так думает! Бр-р, какой уж тут контакт.
Однако что делать — часов через двадцать я устану плестись за этим загадочным еретиком, и придется все бросить и выбираться в населенные места, а посланник, конечно же, промахнулся километров на сто в другую сторону, и теперь топает где-то проселками соседней страны; и за шесть месяцев, пожалуй, не встретиться. Вот и думаешь о всяких гнусностях.
— Здесь! — воскликнул старик, внезапно останавливаясь.
Олег очнулся от раздумий и посмотрел вперед.
Еретик стоял, высокий, с развевающимися белыми волосами, на ярко-черном фоне обугленного, казалось, до сердцевины ствола огромного дерева, поверженного наземь пожаром. Олег понял, что это. Так и не сгоревший до конца Расщепленный Дрот. Не сгоревший здесь, в обильно-кислородной атмосфере… Было в этом дереве что-то святое.
— Свершилось! — продолжал старик. — О великий Иерон, славен день, когда снизошел ты до нас и
