ситуацию. – Пожилые дамы так обидчивы. Она кто, местная?
– Она, кажется, из Австрии, – сказал коридорный. – С дочерью здесь отдыхает.
– С дочерью! – обрадовался я. – Надеюсь, мы соседи? Они тоже с двенадцатого?
Мальчик остро взглянул на меня и сразу отвел взгляд. Наверное, заподозрил вдруг, что мои расспросы имеют другую, неназванную цель. И, наверное, с ужасом подумал, как и все они тут, правдивые и правильные, что писатель Жилин – отнюдь не только писатель. Ну и пусть его.
– Я не знаю, с какого они этажа, – вежливо ответил он.
Двери лифта, всхлипнув, раскрылись. Выкатилась кругленькая женщина, затянутая в красно-голубую гостиничную униформу. В руках ее был роскошный букет желтых лилий. Окинув меня взглядом, полным кокетливого интереса, она неожиданно остановилась.
– Это вы? – восторженно спросила она.
– А как бы вам хотелось? – не сплоховал я.
– Вас показывали в новостях.
Я повернулся к коридорному.
– Спасибо за все, дружок, но мне пора. Ты уж извини, что я так и не вспомнил, где мы с тобой раньше встречались.
Он промолчал, ничего не ответил, он подождал, пока я войду в кабину лифта, и только потом уселся на свой стул, положив на колени Шпенглера, том номер два.
– Меня зовут Кони, – успела сообщить женщина, прежде чем двери сомкнулись.
Я вознесся на два этажа выше, в номер Славина…
Братья-писатели, похоже, не скучали. На журнальном столике, и под столиком, и на подоконнике, и на ковре под ногами теснились бутылки разных форм, размеров и расцветок. Кремлевская стена. Великая китайская стена. И все были откупорены, опробованы, но ни одна не допита даже до половины. Пахло кислым – в гостиной явно что-то проливали. Еще пахло консервированной ветчиной. Вскрытая банка стояла здесь же, на столике, выставив напоказ аппетитные розовые внутренности, с воткнутой в самое сердце пластиковой ложечкой. Одна из разинутых дверей вела в спальню – к несобранной постели, к мятым простыням и раскиданной одежде… Неряшливость как известно, это признак постоянной концентрации на чем-то гораздо более существенном, чем ничтожные подробности окружающего мира. Евгений Славин в этом смысле приближался к просветленным йогам. В смысле концентрации, естественно. И я с сожалением подумал, стараясь не озираться, что никогда мне не быть похожим на настоящего писателя. По крайней мере в быту. Потому что привычки бывшего межпланетника – они как животные рефлексы, не дающие особи погибнуть, с ними не поспоришь. Никакой алкоголь не поможет, сколько ни пей.
– О, еще один классик, – сказал Славин, подняв на меня тусклый взгляд. Похоже, хозяин номера был и в самом деле трезв, несмотря на бутылки. Чудеса.
– Здравствуйте, – встал Банев, приветливо улыбаясь. Болгарин был высок, черен и носат – настоящий южный красавец.
– Общий привет, – сказал я. – Где бы мне разместиться, чтобы ничего не пролить?
Это я опрометчиво спросил, и Славин не упустил случая ответить.
– Сильное все-таки у тебя воображение, – позавидовал я. – Чтобы я, с моими габаритами… Как ты себе представляешь этот процесс?
Он перегнулся через подлокотник, едва не выпав из кресла, и принялся сосредоточенно рассматривать этикетки, что-то выискивая.
– Не обращайте внимания, – посоветовал мне Банев, усаживаясь обратно. – На вопросы «где» и «куда» он всегда реагирует одинаково, особенно если трезвый.
– Я тоже, когда вижу Славина, всегда реагирую одинаково, – по секрету сообщил я ему. – Мне хочется немедленно написать правдивую книгу о писателях. Волна вдохновения накатывает.
Мы с гостем поулыбались друг другу. Очевидно, к атмосфере, царящей в номере, назовем это так, опрятный и гладкий Банев был непричастен, поскольку до него здесь побывало некоторое количество других гостей. Славин отвлекся, ткнув в его сторону пальцем:
– Если ищешь источник вдохновения, классик, хватай лучше этого чистюлю, не упусти шанс. Эпицентр.
– Он же не пьет. Какой из него источник вдохновения?
– Зато жадный, как габровец. Тебе нужна правдивая книга? Слушай. Товарищ Банев сумел протащить через таможню бутылку ракии – настоящей, не то что местное дерьмо! – и теперь прячет ее где-то в своих чемоданах, среди манжет и галстуков.
Евгений с ненавистью толкнул ногой столик. Оглушительно зазвенело, стеклянный строй распался, нечто пахучее выплеснулось из горлышка на ковер.
– Что ж ты делаешь, свинья? – спросил я его.
– Не слушайте его, Ваня, – сказал Банев спокойно. – Нет у меня в чемоданах ни ракии, ни манжет.
– А почему он, кстати, не пьет? – продолжал Славин. – Да только потому, что печень у него начала пошаливать, вот тебе и вся мораль.
– Я приехал сюда в том числе с надеждой подлечиться, – грустно сознался гость. – Чего уж скрывать. Ходят слухи, будто здесь все выздоравливают.
– Немые начинают ходить, – процитировал Славин себе в нос. – И даже писать правдивые романы… В самом деле, классик, почему бы тебе не обессмертить кого-нибудь из нас? Мне понравилась эта идея. Самого себя сделал литературным персонажем – позаботься о товарище.
– Беру вас обоих, – принял я решение. – Одного поместим в светлое будущее – пусть они там знают, что алкоголики неистребимы, а другого в мрачное прошлое, чтобы было из кого выбивать проклятую интеллигентность.
– Где же ситро? – с отчаянием в голосе сказал Евгений. – Куда же я его сунул?..
В номере ненавязчиво работал телевизор – на пониженных тонах. Горел стереоэкран, из фонора выползал запах нагретого асфальта, по комнате метались сюрреалистические краски. Шел экстренный выпуск новостей, прямо с улицы, с места событий. Кто-то солидный, потеющий от ответственности, торжественно обещал, что нанесенный ущерб будет возмещен всем пострадавшим; кто-то рангом пониже едва не бился в истерике, доказывая, что такого безобразия в здешнем раю просто быть не может, ибо даже в досоветские времена, во времена животной анархии, подобных издевательств над здравым смыслом не случалось! Сначала – откровенно бандитская вылазка на вокзальной площади, от которой общественность до сих пор не успела оправиться, и вот теперь нападению подвергается уже сам вокзал! Заколдованное место. Как хрупок, оказывается, сложившийся порядок вещей – нам всем ни на секунду нельзя об этом забывать…
– Тебя на таможне тоже потрошили? – вдруг спохватился Славин, вывернув на меня бледное лицо. – Водку отняли?
– Подожди, дай послушать, – попросил я его.
Послушать было что. В самом деле, редкостный выдался денек. Снова вертолет упал с небес – огромный, десантный, жуткий. Ровно в полдень. Высадилась свора неопознанных подонков, одетых в форму местной полиции, оцепила вокзал, ворвалась в камеры хранения, – пришельцев-оборотней, похоже, интересовали именно вокзальные камеры хранения, и ничто другое, вот такой странный объект для атаки, – багажные ячейки были вскрыты все до единой, а хранившиеся в них вещи изъяты и погружены в вертолет, попросту говоря, украдены. Грубо и нагло.
– Они тут все утро твоей мордой телевизор украшали, – позлорадствовал Славин, обнаружив наконец свое ситро (бутылка закатилась под кресло). –Свинья грязь найдет. Кстати, хочу тебя обрадовать, Жилин, из твоей затеи может выйти толк.
– Из которой?
– Чтобы написать правдивую книгу о писателях, надо стать, во-первых, старым, во-вторых, занудой. Как ты.
Очевидно, он уже понял, что вожделенной водки от меня тоже не дождется, и оттого был желчен. Человек потерял всякую надежду. Жалкое зрелище.
– Бога ради, Виктор, объясните, – обратился я к Баневу, – почему этот урод трезвый? При таком-то изобилии?
