– Хрустящий воротничок, – сказал Славин с вызовом.
– Ради кого я старался, свинья? – спросил Банев.
– Злой ты, как габровец, – огорчился Евгений, после чего спросил у барышни с нарочитой громкостью: – Ну, вы поняли свою ошибку?
– «Одеть» можно только кого-то, например, человека, – ответила она, глядя на известного прозаика с восхищением и преданностью. – В родительном падеже. А предметы в винительном падеже «надевают»: то есть «надела шляпку», «надел кепочку»… (Она кокетливо посмотрела на меня.)
– И никак иначе, – с удовлетворением закончил Евгений.
Он внимал правильному ответу, приняв вид большого мастера (принявши!). Меж их склоненными головами трепетала рукопись, испорченная красными подчеркиваниями и ехидными пометками на полях. Девушка явно хотела взять Славина под руку, но не решалась, а рукопись, очевидно, была собственного ее сочинения. Мне стало жаль юное дарование. Коли речь зашла о разнице в употреблении слов «одел» и «надел», значит, разговор за литературу велся по крупному, ибо вопрос этот имел не просто важное, но принципиальное значение, особенно когда Большие Мастера вразумляли пишущую молодежь… Коридорный, как это ни смешно, тоже держал в руках рукопись, и смотрел он с точно такой же преданностью, но только на Банева. Каждому ученику – по Учителю! Очевидно, я ненароком попал на летучее заседание творческого семинара.
– Если решили публиковаться на русском языке, на языке Пушкина и Строгова, извольте освоить грамоту в совершенстве, – сурово покивал Славин девушке.
– Что вас сдернуло в такую рань? – спросил я Банева.
– Вломились какие-то болваны, – пожаловался тот, – сначала к Жене, потом ко мне. Вас искали, Ваня, под все подряд кровати заглядывали. Мы решили, что вам требуется помощь. Какие-то неприятности?
– …Или вот, пожалуйста, написали вы «отнюдь», – с ленцой вещал Славин. – Так нельзя, голубушка, после «отнюдь» не ставится точка. Это усилительная частица, которая самостоятельно не употребляется, а только в связке с отрицательной частицей «не» или междометием «нет». «Отнюдь нет», «отнюдь не гений», и никак иначе. Даже дурной вкус не может служить оправданием безграмотности.
Голубушка благодарно принимала обидные речи, соглашалась решительно со всем.
– Никаких неприятностей, сплошь одни приятности, – успокоил я Банева и обратился к коридорному. – Лэн Туур все еще в моем номере? Или домой ушел?
– Его забрали в полицию, – сказал тот беспечно.
– Ах, – сказал я, – вот оно как.
– Да вы не волнуйтесь, – сказал он, – я им все разъяснил. И про то, что Туур – ваш друг, и про то, что вы сами пригласили его к себе. Может, кстати, он уже и дома.
Увели мальчика, подумал я, подарили герою новое приключение. И хорошо бы это в самом деле была полиция, потому что нет никаких оснований полагать, что это была именно полиция. Так или иначе, но Лэна в номере мне теперь не найти, значит заходить туда совсем не обязательно. Ни одна вещь, привезенная мной из внешнего мира, не стоила и минуты сегодняшнего дня, а документы и деньги всегда у меня с собой. Оставь материальный мир врагам и стань свободным. Вот разве что мясные консервы – жалко… Я вызвал грузовой лифт и снова отвлек молодого человека:
– Он ничего для меня не передавал?
– Лэн? – спросил коридорный. – Да-да! Простите, чуть не забыл. Ночью вам звонил товарищ Строгофф, сказал, что весь вечер вас разыскивал и просил навестить его, как только вы сможете. Лэн сказал ему, что вы его непременно навестите.
Новость потрясла всех маститых литераторов. Включая меня. У Банева со Славиным вытянулись лица, и лишь молодежь спокойно поглядывала на нас, не понимая истинного значения случившегося. Учитель пожелал с кем-то встретиться, позвал кого-то к себе… неслыханное дело! Жаль, что обсуждать с коллегами варианты и версии не было у меня ни желания, ни времени, поэтому я молча сделал всем книксен и нырнул в подъехавший грузовой лифт. Почему грузовой? Потому что он спускался до подвала, имея выход в подземном гараже.
– Расскажешь потом, что да как, – вымучил Славин с таким видом, словно его рвать потянуло.
Простодушный коридорный, едва я покинул общество, полюбопытствовал, что такое «батидо» и чем оно отличается от «октли», и трезвенник Банев, думая о чем-то своем, пустился в объяснения – по инерции, все по инерции, – а Славин по инерции принялся растолковывать барышне, почему пожарные в прошлом веке обижались, когда их называли по безграмотности пожарниками, однако я уехал, не успев послушать. Простите, братцы, думал я, нескоро мы теперь увидимся. Они так и стояли с вытянутыми лицами, и каждый, наверное, видел себя на моем месте, и каждый страстно хотел бы оказаться на моем месте, но место это было сегодня занято…
Возвращаться в отель я не собирался.
Пухленькая фрау Балинская была уже внизу, готовая к отъезду. В широком белом сарафане. И автомобиль был готов, пригнан из бокса. Подержанный «фиат-пластик», выпускаемый по лицензии Волжского автозавода.
– Как мне тебя называть? – спросил я, когда мы выезжали из-под земли на поверхность.
– Мария, – улыбнулась она.
– Как? – вздрогнул я. Ей-богу для одного отеля – многовато Марий. Если, конечно, дама не позволила себе милую шутку. Она опять улыбнулась, зато меня окончательно отпустили спазмы неконтролируемого веселья. – И кто ты у нас такая? – спросил я.
– Я твой телохранитель.
– А кто была та серьезная бабуля с миноискателем?
– Это не бабуля, а моя мама. Она в другом номере живет.
Мы завернули на Приморский спуск и поехали к морю. За панелью управления сидел я, присвоив себе право выбирать цель поездки, и я же выбирал темы для беседы. Впрочем, о чем можно и о чем нельзя говорить, было пока не вполне понятно.
– Где ж вы раньше были, телохранители? – упрекнул я незнакомку.
Она молча открыла вторую панель, скрытую в дверце, и принялась нажимать на кнопочки. Загорелся экран бортового монитора, показывая мне запись. Некий персонаж, высунувшись из-за кустов, целился в другого, который прогуливался по темной безлюдной улице. Роли в этом любительском кино талантливо исполняли мы с Киухом.
– Так-так-так, – грустно сказал я. – И вы туда же.
– Нельзя было позволить, чтобы с тобой что-то случилось.
Было хорошо видно, как я метаю бутыль самогона, как волочу тело поверженного врага, было хорошо слышно, как тот бредит: «Камо, шуви камо», как болезненно бормочет: «Сиу тан», истекая кровью у меня на руках. Криминальная мелодрама…
– Если бы дело зашло далеко, тебя бы вытащили, – последовал комментарий.
Удивительно, но столь нахальное вторжение в мою частную жизнь на этот раз почти не задело меня. Я себя не узнавал.
– У вас есть специалисты по индейским культурам? – спокойно спросил я. – Что это за язык?
– «Шуви камо» можно перевести, как «восемь тысяч благодарностей», – сказала эрудированная толстушка. – «Сиу тан» переводится как «не понимаю». Один из языков группы майя. Специалисты у нас есть, Ванюша, у нас все есть, а теперь есть и будущее…
«Теперь есть и будущее». Загадочно, но красиво. Разговор складывался, хотя из нее была такая же Мария Балинская, как из пепельницы сахарница – в том смысле, что меня-то, в отличие от Оскара с его свитой, не могли обмануть ее румяные щеки с ямочками и якобы небрежный русский говор. Однако пригвождать и разоблачать не пришло еще время. Голосом светского льва я справился, взаправдашний ли у нее муж. О да, наставительно сказала она, при всем старании не найти более крепкого прикрытия, чем муж-начальник, особенно если брачные узы скреплены документально. И что же подвигло почтенного главу земельного Совета оказать агентуре такую услугу? Уж не личная ли просьба Эммы? Все может быть (она погрозила мне пальцем). А зачем замужней даме понадобилось приходить в номер к спящему мужчине, да еще ночью? Я тебя разочаровала, огорчилась она, знаем, знаем, ты любишь молоденьких и худеньких, но ведь это, собственно, был мой номер. За обстановкой следила строгая старушка-мама, и когда стало ясно,
