Инъекция страха

уборную – читать.

Что ты чувствовал, когда она не чувствовала ничего? Ты шептал: «А! А! А!», и бурно кончал в тряпку.

Слепой счастливый человек. Кем ты был все эти годы? Мальчиком. Кем ты стал?

Дурак, он и есть дурак.

Ну что ж, уходи, если решился. Ты больше не можешь, это так понятно. Сам виноват – надо было думать, делать и чувствовать, как мужчина, а ты слишком поздно понял, что она – твоя женщина. То, что она – твоя жена, ты понял только сегодня. Опоздал. Теперь – уходить.

Впрочем, уходить трудно, невыносимо, преступно, когда у вас есть общий ребенок. Вы странно жили – шесть лет на тридцати квадратных метрах, впятером, вместе с твоими родителями. Будто в гостях, потому что своего дома ты, мальчик, так и не построил. Дом тебе, в конце концов, подарили родители, переехав в крохотную квартирку умершей бабули-прабабушки. Теперь у вас есть собственная мебель, собственная одежда, давным-давно была и любовь, но самое серьезное, что у вас есть – это ребенок. Уходить тебе нельзя. Не по-мужски как-то. Ведь ты уже мужчина?

Жаль…

Жаль, что твоя жена не оценила брошенных к ее ногам даров. Наклониться и поднять их она смогла, однако быть после этого счастливой и благодарной – ни-ког-да! Год назад две семьи сумели разъехаться, однако черные нити продолжали удерживать рвущиеся на свободу души. Странность осталась, и имя ей – ненависть.

Старшее поколение в лице «папиной мамы» изо всех сил пыталось оказать помощь бедствующему младшему поколению, теперь уже издалека. Потому что там, в царстве черной неблагодарности, пропадал их мальчик, их единственный и неповторимый сыночек. Но в этом искреннем желании вновь и вновь организовывать ваше семейное счастье (в агрессивном, честно сказать, желании) твоя женщина видела только попытки унизить. А фантастическая жизненная энергия любящей мамы- бабушки-свекрови казалась ей сплошным бесконечным занудством. Да так оно и было. Противоположная сторона, в свою очередь, воспринимала (и запоминала навсегда), увы, одни только резкости и колкости, с помощью которых твоя нервная супруга защищала собственные женские права. Право на неопытность в отдельно взятых мелочах; право давать собственные ответы в вопросах воспитания детей и взрослых; право пожить хоть немного для себя… Как вы сосуществовали столько лет вместе? Две бабы в семье. Ранимость и воспаленная гордость одной, интеллектуалки-провинциалки, против таранной уверенности второй, всезнающей няньки. «Как кошка с собакой» – слабый образ, лучше сказать – «как свекровь с невесткой». Две злобные ведьмы. И между ними – ты, остро чувствующий свою ответственность за всех, кто тебе дорог. Ты, страдающий от бессилия примирить непримиримое. И ЭТО – между тобой и твоим бессилием. Водка. Черные провальные запои. Как давно ЭТО было! Сколько раз ты уже уходил и возвращался!

Год иллюзорного счастья свернулся в кольцо… Неужели единственное, что тебя удерживает, – ребенок? Конечно, нет. Ты вообще пока не понял, что такое «уйти по-настоящему», вот в чем причина. Хотя способов существует много. Можно закрыться на кухне, пустить газ из всех конфорок, не зажигая огня, после чего присесть, закурить и дождаться, когда Откроется Дверь. Можно отправиться на улицу в чем есть, без верхней одежды, без никчемного груза дорожных мелочей, со свободными руками и плечами, дойти пешком до вокзала, встать на край перрона и дождаться, когда Отправится Поезд. Можно пригласить в гости спятившего чекиста со взведенным пистолетом в кармане, замахнуться на него кухонным ножом и дождаться, когда тот Выключит Свет… У тебя свой путь. Уйти по-настоящему ты пока не готов. Твоя дверь не выводит дальше лестничной площадки, твой поезд слишком медленный, а темноты ты боишься с детства. У тебя свой путь…

8. Ты и он (вторая доза)

Когда звонок пронзил прихожую двумя остро заточенными нотами, хозяин квартиры только- только собрался одеваться.

Его решение уйти было внезапным, стремительным, это решение случилось с ним, как приступ астмы. Будто дышать стало нечем. Нет, не так. Будто операционный шов разошелся, и терпеть боль далее было невозможно. Впрочем, у каждого свой путь: путь Андрея лежал всего лишь к ближайшему ларьку, торгующему спиртным. Плевать на подшитую в брюхо плаценту, плевать на слякоть и на отчаянно протестующий здравый смысл! Две или три… лучше – три. Итак, три бутылки дешевой водки вернут человеку забытый вкус жизни. «Вы у меня опупеете, когда прилетите в гнездо… – думал он неопределенно о ком. – Ласточки мои стервоглазые…»

Музыкальный звонок отыграл снова. «Музыкальный» – это шутка такая была у разработчиков данного устройства, специально для покупателей с чувством юмора.

– Перестань, сейчас открою! – раздраженно крикнул Андрей.

За дверью, конечно, была мать. Забыла что-нибудь под влиянием ссоры, вот и вернулась. Но трезвонить-то зачем? Еще не успело стихнуть эхо от предыдущего звукового удара… Он спешно затолкал драную сумку обратно в стенной шкаф, найденные бумажки сунул в нагрудный карман рубашки и побрел на выход.

Если бы Андрей остановился хоть на мгновение, он, возможно, сообразил бы, что мать не станет тревожить спящего сына, а тихонько откроет дверь собственным ключом. Если бы…

– Чего не спрашиваешь, кто там? – поинтересовался гость, вдавливаясь внутрь.

– Я? – предельно глупо отозвался хозяин. Болезненное возбуждение, только что терзавшее его организм, вдруг исчезло. Так же, как и месиво безответных вопросов, так же, как и бессильная ревность. Один миг – и нет ничего. Пустота. Невесомость.

Саша закрыл дверь сам, рефлекторно оглядев лестничную площадку. Затем развернулся, отстранил Андрея, хамски подмигнув, и пошел внутрь квартиры – прямо в грязных, мокрых ботинках. Он побывал в большой комнате, в спальне, в кухне, он открывал по пути следования все дверцы и двери – туалет, ванная, стенной шкаф, – даже осторожно выглянул в окно, предварительно выключив свет в комнате, пока, наконец, не успокоился и не вернулся в прихожую. Андрей бродил за ним, как привязанный, раздвигая пустоту грудью. «…Позвонить в милицию?.. И что сказать?.. Как глупо… Почему не спросил, кто там?.. Там – опять он… Никогда себе этого не прощу…»

– На всякий случай, – пояснил Саша, сделав размашистый жест. Очевидно, растолковал народу причины своего нестандартного поведения в гостях. Народ безмолвствовал, и тогда он принялся стаскивать с ног уличную обувь, причем, делал это с терпеливой сосредоточенностью, с излишним пыхтением, и Андрей понял – только теперь понял! – что утренний гость изрядно пьян. Ничуть не меньше, чем был пьян гость ночной. Добавил, псих, добавил!!!

Саша улыбнулся, подняв голову. Будто уловил мысли хозяина.

– Уберешь, ладно? – он показал в пол. Под его ногами растекались грязные лужицы. Вообще же следы проделанного осмотра обнаруживались повсюду, куда ни посмотри, заворачивали в комнаты, переходили с линолеума на паркет – зрелище не для слабонервных квартиросъемщиков. Андрей промолчал, только слабо кивнул, чтобы ничего такого не подумали.

Гость освободился от верхней одежды не полностью, почему-то оставил на руках шерстяные перчатки. Он сфокусировал взгляд на томящемся поблизости хозяине и сообщил, чуть качнувшись:

– Слушай, мне тут у тебя надо… – и вновь пошел, теперь уже в одних носках, продолжая покачиваться, при этом собранно переступая через пятна уличной слякоти.

Он пошел в ванную. Он закрылся изнутри и принялся громко, целеустремленно тошнить – все желающие могли послушать. Потом шумела вода. Потом он появился – обновленный, опрятный, веселый – и сказал, широчайше улыбнувшись.

– Дрянь.

Руки его так и остались в перчатках.

Что – дрянь? Отторгнутая желудком смесь или общая оценка ситуации? Андрей молчал, тогда Саша начал шутить:

– А невеста растерялась: подушку, вместо головы, под попу подложила… Ну, чего так смотришь? Не рад?