К счастью, это обстоятельство ты также понимал, и навязшее в зубах «почему» представляло собой всего лишь пустую, наивную обиду.
Жена рассказывала, исправляя допущенную ошибку, а твоя обида медленно превращалась в чувство вины. Ты слушал. Сначала сосредоточенно и цепко. Потом не очень, оставив в поле своего внимания лишь отдельные значащие слова. «Повезло, что познакомилась с Верой… Девушка твоего друга Саши, помнишь, они в гости приходили… Удивительно вовремя!.. Заинтересовалась Мати… Муж моей тети, господин Мати Греппа, мы с тобой к ним в Вильянди ездили, когда Эстония еще не была заграницей… Он, оказывается, теперь кладовщиком на мануфактуре работает… Русских всех повыжимали, только мотальщиц да чесальщиц оставили… Верка – просто ужас, какая деловая, сплошные идеи, комбинации… Именно что „компания“, правильно ты сказал… Ты бы со мной развелся, если бы с ними познакомился!.. Решил бы, что я такая же, как я могла тебе признаться?.. Два раза уже ездили, очень удачно… Если честно, я в их механике ничего не смыслю… Бумажки всякие, таможня, автофургон… Без меня им все равно не обойтись, это же у меня родственник в Эстонии, к тому же Мати только ради меня старался, не стал бы он для них ничего делать… Может, конечно, и отодвинут, если какой-нибудь новой комбинацией увлекутся… В Пскове у нас промежуточный склад, ну, еще привал там устраиваем… Мать нашла местную тетку, которая взялась часть ткани распространять… Вот увидишь, Андрюша, мы скоро будем жить, как люди… Не могла я тебе рассказать, ты же мне такие гадости про Верку говорил, помнишь?..»
– Сколько нам ткани дали? – спросил ты жену, стараясь бодрыми модуляциями своего голоса заглушить нелепое, неуместное чувство вины. – Какая наша доля?
Словечки «нам», «наша» вырвались непроизвольно, но твоя жена будто ждала их. Вдруг осмелев, она выбралась из кокона, размякшая и теплая, обняла тебя – рукой и ногой – ты ответил ей, и наконец вы стали вместе.
– Моя доля – два куска. Кусок – это целый рулон, со штампом на обрезе.
– Что за штамп?
– Если стоит штамп, значит, край не срезан, иначе паспорт к рулону недействителен. Знаешь, сколько рулон на фабрике стоит? А мы с Ленкой продаем по три с половиной бакса за метр. Прибыль – в два с половиной раза.
– А что вы ночью у Верки делили?
– Три куска отличались от остальных, двусторонняя махра. Решили резать на всех, чтобы никому не обидно.
Она начала объяснять, как резали спорные куски, как ссорились из-за мест пороков – текстильного брака или непрокраса – но тебя эта тема совершенно не интересовала. Другие темы ворвались в твою душу, заполняя освободившееся место. Те, которые еще предстояло обсудить с женой, и те, которые ты не хотел обсуждать даже сам с собой. Впрочем, в определенный момент коротенького рассказа ты включился, прислушался, потому что…
Потому что речь шла о Саше. Твой друг действительно навещал ночью свою «девушку» Веру. Мало того, попытался помочь в дележке ткани, но спьяну порезал руку ножницами. Ножницы были большие, портновские. Пошел в ванную мазать рану зеленкой, и хорошо, что над раковиной, иначе весь пол испортил бы. Короче, флакон разбил, а обе руки облил так, что Веркины девчонки чуть не родили со смеху. Спьяну – все это спьяну. Наверное, что-то у него стряслось, потому что портвейн он пил, как воду. А зеленка – такая штука, которую просто так не отмоешь. Жди теперь, пока сама сойдет. Да еще пачкается вдобавок, ни до чего дотронуться нельзя. Как он с зелеными руками ходить будет?
– В перчатках, – сказал ты. – В коричневых, шерстяных. Находчивый он парень, Саша.
Очередная тайна – прочь из мозгов! День загадок и разгадок, поскорее бы уж закончился. Мирно заснуть, а потом проснуться – окончательно…
– Теперь насчет Шлемы.
Она среагировала не сразу, сонная была, размякшая.
– Что насчет Шлемы?
– Кроме меня с моей зарплатой и Верки с ее бандой, у тебя есть Шлема. Про него тоже не смогла рассказать?
Впервые она испугалась. Наконец-то. До сих пор – только стыдилась, девочка строгих правил, существо с тонкой нервной организацией. Что ж, добро пожаловать в бред. Места хватит всем.
– Чего глаза выкатила? – нагрубил ты. Она смолчала. Настала твоя очередь вести повествование: она слушала, бросив дышать. Про то, что Шлема, оказывается, нумизмат. Про кражу его коллекции, про переговоры с частным детективом и самим Шлемой, про визит оперуполномоченного Ленского… тьфу, Ларина. Про истинную ценность пропавшей монеты. Про то, что твоего отца (дедушку Славу) подозревают сильно, а вас с женой – умеренно, но тоже подозревают. Хотя чего отца подозревать, если он не знал, кто изъял фамильную монету из бабулиной квартиры?
– Вячеслав Васильевич знал.
Твоя женщина села, обхватив колени руками. Она так разволновалась, что упустила из виду одно обстоятельство: прежде чем обсуждать последствия своего преступления, хорошо бы, если уж не покаяться, то для начала признаться в содеянном. Впрочем, такие психологические частности тебя не интересовали. Ты тоже сел.
– Как это – знал?
Да, он знал. Однажды, когда возил Зою с Алисой в поликлинику на Комендантский, вдруг вытащил детский рисунок и предъявил оторопевшей матери. Рисунок Алисы. Ничего особенного, у девочки полное отсутствие каких-либо способностей к рисованию, но солнышко на этой картинке было непростое. Большое, круглое, ровное (очевидно, она обвела карандашом шаблон), а в середине – крест. Плюс нечто из линий, напоминающее человеческий глаз. И еще палочки по ободу, как бы буковки. Только голубя не хватало, чтобы это «солнышко» идентифицировалось с другим круглым предметом совсем уж точно. Где Алиса могла видеть монету? Нигде. Ей не показывали семейную реликвию, дедушка Слава ни секунды в этом не сомневался. На всякий случай даже справился у собственной жены, вдруг любящая бабушка Света сдуру давала ребенку поиграть серебряной диковинкой? Нет, не давала. Монета – не игрушка. И как, в таком случае, объяснить детский рисунок? Короче, он «расколол» Зою прямо в машине. Почернел весь от переживаний, но держался достойно. Выспросил, точнее, выжал из Зои все – в том числе и то, что Шлема хранит коллекцию не дома, что где-то у него есть однокомнатная квартира-кабинет… Как к нему попал рисунок Алисы? Это вещественное доказательство появилось на субботних занятиях с Ефимом Марковичем; логопед использует самые разнообразные формы, поощряющие развитие детей, в том числе, безусловно, и рисование. Зоя сразу сообразила, насколько опасным может быть это проявление детской фантазии. Почему не порвала бумажку еще в поликлинике, не выходя наружу? Глупость, наваждение какое-то. Вот и поплатилась – потеряла рисунок. Очевидно, забыла второпях в гардеробе, там же, на Комендантском. Но как он попал к Вячеславу Васильевичу?
– Какая разница как?! – рявкнул ты. – Почему раньше ничего этого не рассказала?!
Опять «почему». Не уйти тебе было от пустого ненужного вопроса, не смириться с мировым порядком вещей.
– Зачем дурака-то из меня делать?
«Как», «почему», «зачем»… Надо было отвечать. Она затряслась, придавая своим словам большую силу, но закричала почему-то совсем о другом. Разве согласился бы Шлема на оплату в форме кукол?! Разве не ясно, что куклы для него – тьфу и вытереть?! Группа, говорит, переполнена, не знаю даже, чем вам помочь, барышня моя дорогая! Или, может, ей лечь под него надо было? Он глазками-то играл, индюк вонючий! Домой приглашал, грудь раздувал, но дома выжившая из ума жена безвылазно сидит, так он коллекцию свою мечтал показать! Да если б не было этой коллекции, если б не захотел он новенькую монету больше, чем новенькую девочку, что было бы делать? Знаешь, через что некоторые матери прошли, у которых мужья мало баксов домой приносят?
– Перестань… – жалко попросил ты. – Я ж не о том…
Нет, о том! Нужна правда – получай! Шлема довез их с Алисой до дома твоих родителей – после первого же занятия – остался с девочкой в машине, а она поднялась к чужой квартире, просто вошла и просто взяла – так просто, что сердце потом целую неделю болело. У тебя хорошее воображение? Представь теперь, какие возможны варианты, если бы она этого простого поступка не совершила. Когда ехали домой,
